[purplewood]

я не знаю, зачем это. потому что несколько дней на агате кристи, и обоснуй умер в мучениях, временные парадоксы к черту, три разных ответвлений реальности, три фильма три Эрика, три Чарльза, чуть-чуть грусти, и я люблю хорошего и умного Чарльза слишком сильно.

Эрик Леншерр/Чарльз Ксавье. драма, пафос и вроде как даже ХЭ.

да будет тень. да будет свет.
я проживу эоны лет, пока пойму, что у меня есть только ты
и только я.
что мир - лишь сон, где мы не спим.
познаем страх и вместе с ним шагнем в огонь, напьемся слёз
и повернем земную ось.

~2200 слов

Виски льется в стакан золотистой патокой, а потом – обжигает горло, и Эрик морщится, крутя граненое стекло в пальцах.
- Мне это снится, - говорит он, потому что напиток горчит на кончике языка, мысли плывут, и дышать становится трудно, точно грудную клетку сдавило душной тяжестью. – Скажи, что мне это снится.

Чарльз улыбается, и улыбка у него замечательная. Золотистая, как выпитый виски, от теплого свечения со стороны камина, мягкая, и Эрику кажется, что Чарльз улыбался ему так всю жизнь. Что не было ни крика в сорванном до хрипоты горле, ни взаимных упреков, и десять лет назад Чарльз не захлебывался кровью и болью, лежа у него руках на том злополучном пляже.

- Ты расскажешь, что с тобой произошло? – спрашивает Чарльз. Он поднимает пальцы к виску очень медленно, вопросительно вскидывает брови, и Эрик коротко качает головой.
- Прости, но нет.
- Ты изменился, Эрик. Ты другой.
- Знаю. Нальешь мне еще?
Следующий глоток уже не обжигает – но греет, и Эрик перекатывает терпкий напиток на языке, закрыв глаза. Немного страшно, что когда откроет их – Чарльза рядом уже не будет, но и смотреть на него так открыто и близко сейчас почти что невыносимо.
- Я имею право знать, - мягко говорит Чарльз. – Позволь мне взглянуть.
- Я не хочу, чтобы ты смотрел, - говорит сухо, но голос вздрагивает в самом конце, и Эрик улыбается, зная, что губы едва заметно дрожат, и он в самом деле не хочет, чтобы Чарльз видел, чтобы узнал его такого раньше, чем придет время.

Этот Чарльз еще не узнал, каково это – умирать вместе с тем, кого убивает твой же собственный друг, оказываться под прицелом десятка ракет, лишаться всего, чем когда-либо дорожил. Этот Чарльз еще не видел, как человек, которого он любил, наставляет пистолет на его сестру, и как тонны металла, бетона, вскинутые в воздух с невиданной легкостью, рушатся на него с неба.
Этот Чарльз еще не узнал предательства. В его жизни еще есть Рейвен, есть Эрик и их общие маленькие победы, шахматы по вечерам и золотистый виски в стаканах, бесконечные споры и ладонь в ладони, которая, как казалось тогда, ни за что уже не разожмется.

Чарльз соглашается, и теплая улыбка снова озаряет его лицо.
- Как скажешь. Всё равно я знаю, что это ты. Только не понимаю, что с тобой случилось.
- Я стал старше?
- Старше, - Чарльз опускает свой стакан на стол. – Непривычнее. Движения жесткие и сухие. Это с первого взгляда видно. И у тебя глаза совсем другие. Очень... пугающие. Как у человека, видевшего слишком много плохого. Отчасти так было и раньше, вот только... раньше ты так не смотрел.

Эрик усмехается горько. Он снова вскидывает взгляд и теперь изучает Чарльза, жадно всматривается в черты его лица, запоминает. Мягкую линию плеч и волосы не менее мягкие, в которые так приятно запускать пальцы, и взгляд – встревоженный, но всё равно очень теплый.
Он уже и не думал, что ему выдастся случай увидеть такого Чарльза снова.

- Ты мне не поверишь, - говорит Эрик спокойно. – И это прозвучит, как полный бред, и я почти уверен, что мне это снится, но я из будущего, Чарльз. И чувствую, что время уходит. Скоро всё вернется на свои места, так что можешь не переживать и не удивляться. Не знаю, как попал сюда. Ложился спать в своей постели на другом конце света на много лет вперед в будущем, а открыл глаза уже здесь и сейчас. Веришь?
Чарльз кивает ему очень серьезно:
- Телепатия, друг мой. Я могу не читать твои мысли, но правду от вранья и одного человека от другого отличить в состоянии. Тем более – если речь идет о тебе. Так что да. Верю.
- И даже не спросишь, почему так произошло?
- А ты сам в курсе?
- Нет.
- Значит, и спрашивать нет смысла, - отвечает и тянется к шахматной фигурке так непринужденно, будто речь идет о погоде - плюс пятнадцать, солнечно, ветер слабый, - и ничего странного не произошло. Под пристальным взглядом Эрика ферзь взмывает в воздух прежде, чем его касаются пальцы, и опускается на другую клетку, и во взгляде Чарльза проскальзывает искренний интерес:
- Ты уже играл со мной эту партию, верно? Ну, в прошлом? – спрашивает он и улыбается задорно, молодой, полный жизни, и Эрику хочется скинуть доску на пол, взять Чарльза за лацканы пиджака, встряхнуть, рассказать, сорвавшись, может, на крик, что эту игру они так и не доведут до конца, и что спустя еще несколько ходов их хрупкий мир развалится на части, и спустя много лет Эрик закончит партию сам. Переберет в голове многочисленные варианты, сотни возможных финалов, потратит годы на то, чтобы доиграть. Он хочет рассказать о том, что ходы Чарльза засели в его голове так крепко, что уже не выжечь, не выкинуть из памяти, и сам Чарльз остался там одним лишь воспоминанием, всевидящей и мудрой улыбкой, ладонью на плече, металлической окантовкой ферзя и теплыми губами, жмущимися к виску.
Он смотрит на Чарльза и наблюдает, как улыбка медленно исчезает с его лица.
- Ты обещал не лезть в мою голову, - болезненно хмурится Эрик, и Чарльз говорит едва слышно:
- Нельзя не услышать то, о чем кричат так громко.
Он поднимается со своего кресла, делает к Эрику шаг и опускается перед ним на колени. Легко сжимает его пальцы, спрашивает:
- Значит, с нами всё будет настолько плохо?
И Эрик отвечает, дергая Чарльза на себя, заставляя подняться на ночи и притягивая, прижимая ближе так тесно, как только возможно, чтобы выдохнуть в полураскрытые губы:
- Будет. Мы потеряем всё, Чарльз.
А затем целует его с голодной жадностью, отчаянием человека, для которого нет ни сегодня, ни завтра, который лишился всего во вчера и вот-вот скользнет из него в зыбкую пустоту будущего.
Чарльз целует его в ответ. Время останавливается на секунду, а потом вскидывается, течет сквозь пальцы колким песком, и когда Эрик открывает глаза, то видит перед собой один только выбеленный потолок.

Нет больше ни уютной гостиной, ни мягкой улыбки, но он еще долго чувствует теплые прикосновения рук к своим дрожащим рукам.

***

Фигура, замершая в инвалидной коляске напротив окна, кажется тонкой и очень хрупкой. Волосы падают на лоб, и он снимает с руки перчатку перед тем, как отвести отросшие пряди за ухо.
- Здравствуй, Чарльз, - говорит он и почему-то вдруг смущается старческой ломкости собственного голоса. Смущается металлического панциря на груди, отливающей седины волос и голубых прожилок на истонченной годами коже ладоней.
У Чарльза мутный взгляд, пьяная улыбка, и он смотрит Эрику в глаза, скорее угадывая, нежели действительно узнавая. Говорит:
- Катись к черту, - и глухо смеется, потому что теперь уже Эрик опускается на колени перед его коляской, забирает бутылку из рук и пальцами коротко касается заостренного подбородка.
- Когда? – спрашивает он, просто потому, что должен знать, что сейчас это, возможно, единственное, что имеет значение, а в глазах у Чарльза – вспышка боли, и Эрик не сопротивляется, когда тот тянет руки, чтобы снять с его головы шлем.
- Вчера, - говорит Чарльз и прячет горькую усмешку в уголках губ. – Это было вчера. Ты пытался убить мою сестру и еще очень многих людей, Эрик. И, знаешь, тебе это почти удалось.
Эрик закрывает глаза, позволяя Чарльзу скользнуть в его мысли, прочесть всё, что тот только захочет прочесть.
В его мыслях – много страшного и больного, но на этот раз там есть кое-что еще, и ему больше нечего скрывать от Чарльза, и если он может дать ему это, то он сделал бы что угодно, чтобы не лишиться этой возможности.
Теперь в его мыслях есть надежда. И Чарльз вздрагивает, отыскав её среди страха, огня, раскаленного металла и душного привкуса крови на языке.
- Мы потеряли всё, Чарльз, - говорит Эрик и перехватывает его за запястья, чтобы сухо и коротко коснуться губами. – Но обретём это снова. Обретём. Я тебе обещаю.
И время снова бежит вперед, течет, неумолимое, и Эрик смотрит Чарльзу в глаза, посветлевшие, ясные, пока мир вокруг него не рассыпается искристой пылью.

***

Разум рядом, привычный, знакомый до самого отдаленного уголка, прочитанный тысячи раз, вдруг сменяется чем-то совсем другим. Чарльз вслушивается в него и узнает чужое сознание еще раньше, чем понимает, что именно произошло.
Китти выполнила обещанное. Было бы, конечно, неплохо предупредить об этом заранее, но всё же Чарльз быстро берёт себя в руки и поворачивается к только что появившемуся лицом.
Это разум знаком ему не меньше прежнего. Он бурный, живой и яркий. В нем – колючая проволока концлагеря, зажатая в кулаке рейхсмарка, и ненависть, ярость такая бурлящая, что впору в ней захлебнуться.

Эрик выглядит таким молодым с волосами, еще не тронутыми сединой, с широко распахнутыми глазами и широким размахом плеч, что Чарльз смотрит на него, не в силах сдержать улыбку. Он тянется к его разуму, успокаивая, объясняя, и настороженность из глаз Эрик не исчезает, но он опускает руки, занесенные для нападения, и отзывчивая дрожь металла по всей комнате затихает.

- Всё в порядке, - говорит Чарльз уже вслух. – Эрик, не беспокойся. Ты действительно в будущем, как я и показал, но это ненадолго. Можешь думать, что это всего лишь сон, если тебе так проще. Ты вернешься домой уже через пару минут.
Единственный вопрос звучит глухо и ломко:
- Чарльз?
- Это я. Только много старше того Чарльза, с которым ты пока что знаком. Удивительно, правда?

Эрик кивает молча. Вглядывается в Чарльза с непониманием и страхом, и Ксавье невольно тянется к нему снова. Касается мыслей ласково и едва заметно, пока плечи Эрика не расслабляются, а взгляд не становится чуть мягче.
- Сядь, - просит Чарльз. – Поговорим.

Такой Эрик для него – давно перевернутая страница, горечь и сожаление, снова вспыхивающие в мозгу. Но Чарльз уже давно не видит толку перемалывать прошлое, и он легко улыбается Леншерру, чувствуя, как в том постепенно зарождается узнавание.
- Ты совершишь много ошибок, - говорит он и протягивает руку, и Эрик цепляется за его ладонь, точно утопающий за соломинку. В его мыслях – круговорот, и легко затеряться там, задохнуться в пульсации собственного имени на кончике языка.
- Это не ошибка, - произносит Эрик упрямо. – Не может быть ошибкой то, что является необходимостью.
- Может, - улыбается ему Чарльз. – Но это не так страшно. Я тоже ошибусь за нашу долгую жизнь, много раз, и пойму, что это было ошибочно, лишь когда будет слишком поздно что-то менять. Ты всё увидишь сам, друг мой. Увы, это неизбежно.
- Тогда зачем ты мне всё это говоришь? – жестко и горько щерится Эрик. Он всё же садится на край кровати так, что его лицо оказывается почти на уровне лица Чарльза, и тот осторожно проводит ладонью по темным волосам и жмется губами ко лбу.
- Потому что, - отвечает он, с мягкой улыбкой наблюдая, как судорожно и остро Эрик задерживает дыхание, как дрожат опущенные ресницы, а пальцы сжимаются в кулаки, сминая чужие простыни. – Есть одна вещь, которую тебе ни за что не следует забывать. Что бы с тобой не случилось, что бы ты не сделал, друг мой, какими бы темными путями не пошел – храни это в памяти, как самое важное, что ты когда-либо знал.
Эрик рядом с ним тает, рассыпается в пыль, и сам, кажется, не замечает этого, и потому Чарльз подается вперед, и успевает сказать на выдохе:
- Он всегда будет любить тебя.

Совсем скоро Эрика рядом уже нет.
Чарльз закрывает глаза.

***

А где-то там, много лет назад, в других реальностях, в других переплетениях прошлого, Эрик замрет на секунду перед тем, как постучать в высокую дверь. Его шлем останется в машине вместе с другими вещами, и Хэнк, отворивший ему, угрожающе зарычит и застынет, когда за спиной послышится шорох колес.
- Здравствуй, - скажет ему Чарльз, и у него почти получится улыбнуться в ответ. – Хэнк, не нужно этого. Пускай он зайдет.
Они виделись только вчера, но им обоим покажется, что прошла уже целая вечность со вчерашнего дня, где были только угрозы, страх, оружие, наведенное на Рейвен, люди на грани гибели, телевизионные камеры и просьбы - снова, в который раз, и снова неуслышанные, - остановиться.
Он останавливается. Слишком поздно, быть может, но он не простит себе, если опоздает снова.
Эрик перешагнет порог, и Чарльз неловко поймает его ладонь, и темнота перед ними расступится, испуганная, рассеянная теплом синего взгляда.
- Здравствуй, - произнесет Эрик негромко.
Сожмет пальцы чуть крепче, и это окажется лучшим ответом из всех возможных.

Еще дальше этого пересечения места и времени ракеты, громоздкие и тяжелые, скроются в толще океана, и люди возликуют, и Чарльз слабо улыбнется ему и одними губами произнесет:
- Спасибо.

Эрик не будет знать, совершил ли он только что самую большую свою ошибку или, наоборот, выбрал единственно верный путь, но в школу они вернутся вместе. Прошлое не перечеркнет себя - лишь перепишет всё на новые страницы, но Эрик до конца своей жизни будет помнить это «всегда», произнесенное человеком с глазами Чарльза и совсем незнакомой, печальной улыбкой, и сухие губы, касающиеся лба, и смятую постель, где с другого края будет лежать пурпурного цвета плащ.

А между тем на краю, в месте, где время уже потекло по выровненному руслу, тихо откроется дверь, и Эрик, шагнув в комнату, усмехнется:
- Знаешь, а ведь я уже успел забыть, каким ты был раньше.
- Да, я тоже. Но я был рад, что нам об этом напомнили. Это ведь Китти?
- Полагаю, что так. И это было чертовски не вовремя.
- Согласен, - улыбнется Чарльз. – Но я рад, что нам подвернулась такая возможность.
Эрик подойдет совсем близко, и его голос не дрогнет, но дрожание мыслей отзовется в мыслях самого Чарльза едва ощутимым резонансом.

"А что толку, если всё равно ничего не изменилось?"

Взгляд Эрика будет усталым, усмешка в уголках губ – горькой, и Чарльз отточенным за годы, привычным жестом накроет ладонью его ладонь.
- Я просто хотел, чтобы они поняли, - скажет он. – Что все пути всё равно приведут нас к одному исходу. Может, они успеют чуть раньше?
- Может, - кивнет Эрик, отложит в сторону шлем, опустится на кровать. – Хорошо, что мы этого никогда не узнаем.

Время не замедлится и не застынет, но в этой комнате станет густым, тягучим, и Чарльзу уже не нужна будет телепатия, чтобы узнать, о чем думает Магнето на самом деле.

- Мы тоже успели, друг мой, - скажет он мягко. – В конечном итоге – успели, несмотря ни на что.

И у них в запасе будет еще несколько лет, подумает он. Еще много чего будет впереди. Достаточно много, чтобы не жалеть о несбывшемся.
И всё равно нестерпимо, несправедливо мало, подумает Эрик в ответ. Не для него даже - в пустоту комнаты, в никуда, во вчера и сегодня, оставшиеся константой.

И время снова ускорит свой бег. Вот только они этого уже не заметят.