Соколы видят всё, даже твою поганую морду. Спят и видят.
это был мой первый фик по иксмэнам, написанный в очевидном бреду. перечитав, я решила никуда его не выкладывать, а теперь снова наткнулась на этот файл, и поняла, что
в конце концов, если где-то и позориться, то только в собственном дневнике.
пейринг: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавье, совсем чуть-чуть и боком - Эрик/Мистик.
рейтинг: R (больше за нецензурную лексику, нежели за содержание)
размер: миди (~12500 слов)
жанр: романс, драма с ХЭ
описание: таймлайн - после событий "Первого Класса". Эрик не в тюрьме, а Чарльз остался с Хэнком, без сыворотки и без школы.
предупреждения: сопли розовые и вообще, какого-то свежего и увлекательного сюжета нет, увы и ах. но это были мои первые дни увлечения новым пейрингом. я не могла не.
тапки принимаются с благодарностью и смирением. с:
***
Тык?Глава 1.
Черт возьми, этому идиоту, кажется, совсем надоело жить.
Чарльз пытается докричаться до парня, захлебывающегося соленой водой, то и дело уходящего под воду, но тот его, понятное дело, не слышит или просто не желает слышать. Вообще-то, не в привычках Чарльза без видимой причины лезть в чужие мысли так глубоко, он по обыкновению берет лишь лежащее на поверхности – о, ему в самом деле нравится производить впечатление, - но, как бы то ни было, он ценит право на личностную свободу, свободу мысли в том числе.
А здесь и сейчас всё происходит само собой. То, что должно быть внутри, спрятано, как самое сокровенное, личное, так и рвется наружу, кричит о своём существовании, ревёт: «Взгляни на меня, давай, посмотри же», и Чарльз честно смотрит во все глаза. Потому что это слишком легко. Доступность недоступного кажется ему притягательной.
Среди бушующих волн невозможно разглядеть чужое лицо, а в груди уже щемит болезненно, сердце как судорогой сводит - и перед глазами стоит маленький мальчик в серой форме. Рот раскрыт в крике – так горько, яростно и открыто могут плакать только дети, - слезы прочертили влажные дорожки по перепачканному лицу. Чарльз слышит звук выстрела, и стальная мебель крошится и рушится за спиной, трещат кости под смятыми касками, а в дрожащую детскую ладонь опускается холодный металл монеты. Всё происходит быстро, больно, и сознание затапливает обжигающая, кипящая ярость – Чарльз не уверен, принадлежит ли она этому мальчику из прошлого, молодому мужчине, рвано хватающему ртом воздух, чтобы через секунду опять уйти под воду, или ему самому. Он бежит и прыгает с борта быстрее, чем успевает всерьез об этом задуматься.
Не то чтобы у него был выбор.
Дальше всё как в тумане: мышцы сводит судорогой от резкого перепада температуры, сердце в груди замирает, а сильные руки под водой пытаются его оттолкнуть, как только первые слова эхом звучат в чужой голове.
«Я знаю, что ты чувствуешь», - говорит Чарльз, – «Я понимаю».
«Ты больше не один», - добавляет он, когда они оба поднимаются на поверхность, жадно глотают воздух и не могут оторвать друг от друга взгляда.
Глаза у мужчины красивые. Взгляд жесткий, но эта жесткость кажется Чарльзу неустойчивой, ломкой, хотя внутри у этого человека – стальной каркас, какой не сломать и не согнуть. Удивительная двойственность, и она почти сразу восхищает Чарльза, завораживает и удивляет.
Он знает, что не соврал, хотя говорил об этом, толком не понимая, что именно говорит.
Но они в самом деле теперь не одни - в этом он уверен точно.
***
- Значит, металл.
Эрик скашивает на него взгляд хмурый взгляд и едва заметно кивает в ответ. С его волос капает на обивку, прижатое к Чарльзу плечо дрожит, и он сутулится, пытаясь сохранить тепло, явно недовольный фактом такого тесного и бесцеремонного контакта. Увы, плед на яхте нашелся только один, запасной одежды не было вовсе, а они, поднявшись на борт, оба слишком продрогли.
На все вопросы Леншерр отвечает скупо и вообще старается не смотреть ни на кого из их компании. Чарльз сейчас с удовольствием подсмотрел бы, о чем тот думает, но почему-то не смотрит. Ему то ли слегка неловко, то ли он слишком устал.
И вообще, есть в Леншерре что-то… чужеродное. Он кажется совсем непохожим на них, другим и Чарльз невольно думает, что у него с этим человеком нет ничего общего, кроме, разве что, наличия у них обоих мутации.
В остальном – ни единой точки соприкосновения.
Но от Эрика всё равно тяжело отвести взгляд.
Он ловит многозначительный взгляд Рейвен в зеркале заднего вида, и только тогда спохватывается, поняв, что всё еще не познакомил толком Леншерра и своих спутниц.
- Как невежливо с моей стороны, - замечает Чарльз. – Эрик, познакомься: это Рейвен, моя сестра, и Мойра, - взгляд Эрика задерживается на Рейвен, и ему это определенно не нравится, но своё необоснованное неудовольствие он быстро подавляет. – Мы с Рейвен – такие же как ты. Мы тоже мутанты. Я телепат, как ты уже знаешь, она…
Рейвен не дает ему закончить фразу. Её тело меняется, плавно покрываясь синей, чем-то похожей на чешую кожей, волосы из белокурых превращаются в ярко-медные. В следующую секунду она уже смотрит пожелтевшими глазами в зеркало заднего вида и мягко улыбается Леншерру. Тот судорожно выдыхает, и его губы растягиваются в сдержанной, но искренней улыбке.
- Ничего себе, ты, оказывается, тоже умеешь улыбаться, - закатывает глаза Чарльз. Он чувствует легкий укол ревности, глядя на весело смеющуюся сестру, чью руку Эрик галантно целует в честь знакомства, и честно старается не думать о том, кого же именно он сейчас пытается приревновать.
В конце концов, он всегда был единственным мужчиной в жизни Рейвен, и это его более чем устраивает. Но Чарльз, ни разу ни в кого не влюблявшийся, ловит себя на мысли – если бы он полюбил однажды, то это наверняка был бы кто-то особенный.
Наверное, этот кто-то был бы чертовски похож на Эрика Леншерра - только предположение, и ничего больше.
***
Эрик остается ночевать в их доме, хоть и соглашается на это не сразу. Ему выделяют спальню на втором этаже рядом с комнатой Чарльза, и сам Ксавье долго убеждает его, что это, в самом деле, нетрудно, и глупо будет сейчас разъезжаться, и он всегда рад гостям, честное слово.
Эрика вроде как пронимает.
На утро у них уже есть план, вставать придется рано, но Чарльз всё никак не может уснуть. Он думает: о том, что всего за несколько часов он непостижимым образом ввязался в политические интриги и уже вряд ли когда-нибудь из них выкрутится – они видели, теперь они знают, - думает о кричащем мальчике, чей плач сминает стальные стены с пугающей легкостью, и о мужчине с холодным взглядом, который спит сейчас в соседней комнате. Он ворочается так с боку на бок почти час, пока ему не становится слишком душно под одеялом, и он не спускается вниз, в гостиную.
Свет выключен, но он чувствует чужое присутствие тем особым чутьем, нюхом на присутствие постороннего сознания. Узнать расплывчатый в темноте гостиной силуэт не составляет труда, и его присутствие здесь профессора совсем не удивляет.
Не у него одного сегодня выдался непростой день.
Криво улыбнувшись, он опускается рядом с Эриком. Пружины дивана чуть слышно скрипят под весом его тела, но никаких звуков этим не следует – Леншерр продолжает молча глядеть в одну точку, будто вообще не замечая чужого присутствия.
Пьян – понимает Чарльз, прислушиваясь к запаху спиртного и глядя на неестественно застывшую рядом с собой фигуру. Он забирает бутылку из бледных пальцев – их владелец предсказуемо не реагирует на очередное вторжение в личное пространство, - и сам прикладывается к горлышку.
Первый глоток обжигает горло и приятно согревает внутренности, после чего Чарльз замечает:
- Вот уж не подумал бы, что ты из любителей надираться перед сном, - и снова пьёт.
Он не ожидает, что ему ответят, поэтому вздрагивает, когда бархатистый, тягучий голос раздается прямо под ухом:
- Ну, ты в принципе многого обо мне не знаешь, телепат.
И будь он проклят, Чарльз готов поклясться, что в этом голосе проскальзывает улыбка.
Какое-то время они продолжают сидеть в тишине, передавая друг другу бутылку скотча. Вообще-то Эрик до этого пил из стакана, но сейчас отпивает, как и Чарльз, прямо из горла. В этом жесте есть что-то фамильярное, почти интимное и не вяжущееся с образом того Эрика Леншерра, которого Чарльз имел удовольствие наблюдать на протяжение целого вечера, но сейчас Ксавье слишком расслаблен, чтобы думать и продолжать анализировать.
Диван слишком узкий, и они прижимаются друг к другу плечами, как недавно в машине. Только здесь, в уютном полумраке гостиной, тепло, сухо и неожиданно спокойно. Мысли от спиртного приятно плывут, и у Эрика горячие руки – слишком горячие для человека с таким обжигающим холодом во взгляде, - он задевает пальцы Ксавье своими, когда забирает выпивку, и эти прикосновения Чарльзу почему-то очень нравятся.
- Скотч хорош, - первым нарушает молчание Эрик. И, черт, он уже в самом деле пьян, и его горячее дыхание касается кожи у Чарльза за ухом, и тот отстраненно думает, что, пожалуй, последние пару глотков были лишними, потому что от звучания этого голоса у него поджимаются пальцы на ногах, и слабеют колени, и что-то горячее скручивается узлом внизу живота.
- Обычно я предпочитаю пиво, - улыбается Ксавье, пытаясь взять себя в руки, – Но ты прав, скотч тоже весьма неплох.
- Ты ведь шотландец, верно?
- Ну скажем прямо – догадаться было несложно.
- Могу с этим поспорить. Ты удивительно привлекателен для шотландца.
- Имеешь что-то против… - смеётся Чарльз, и тут до него доходит.
Металлический поднос плавно подплывает к дивану, и Эрик, не глядя, ставит на него уже почти опустевшую бутылку. Поднос снова исчезает из поля зрения, и Ксавье успевает только прошептать:
- Блядь, - как крепкая ладонь опускается на его колено и медленно, не торопясь, ползет вверх по бедру. Чарльз задерживает дыхание и окончательно перестает что-либо соображать.
На Эрике его домашние штаны из мягкой ткани и его футболка. Одежда ему не по размеру и выглядит нелепо, но сам Эрик…
У него жесткая линия челюсти и красиво очерченные скулы, он смотрит на Чарльза прямо, и взгляд немного мутный от выпитого спиртного, но от этого взгляда узел в животе скручивает еще туже, и, черт, его губы, наверное, горячие и сухие…
В следующую секунду он уже целует Леншерра, сминает эти восхитительные губы своими и зарывается пальцами в светлые волосы. Он слышит мысли Эрика, такие же жадные и непристойные, как его собственные - тот откровенно транслирует самое яркое ему в голову, - и откровенно стонет в горячий рот, когда Леншерр наваливается на него всем весом и углубляет поцелуй.
Эрик пахнет солодом и чем-то острым, немного терпким, от чего сосет под ложечкой, и Чарльз тычется носом в ложбинку над его ключицей, втягивает этот запах и слизывает, сцеловывает его с гладкой кожи, наслаждаясь хриплыми, рваными вздохами под ухом.
- Твою мать, - рычит Эрик, забираясь ладонями к нему под футболку, и Чарльз не знает, раздаётся ли этот голос в его голове, или вживую, на самом деле. Кофейный столик со стальными вставками с грохотом отбрасывает в сторону, с каминной полки падают на пол несколько статуэток, с лязгом рушится со стола поднос с треклятой бутылкой. Чарльзу, откровенно говоря, уже похрен.
Эрик невыносимо, дьявольски красив, и Ксавье невольно срывается на тихий скулеж, когда тот покрывает смазанными поцелуями его губы, скулы, подбородок, проводит языком по линии ушной раковины и чуть прикусывает нежную мочку уха. Чарльз сжимает член Лэншера через тонкую ткань штанов, и вдруг замирает, услышав чьи-то шаги.
Он едва успевает отстранить от себя Эрика и принять нормальную позу – Леншерр разочарованно выдыхает, стоит только Чарльзу убрать руки, - и в комнату заглядывает Рейвен.
Твою мать, это в самом деле чертовски не вовремя.
Из одежды на ней только коротенькая ночнушка, волосы чуть растрепаны. Она в своем человеческом облике – невольно отмечает Ксавье. Он абсолютно уверен: она выглядит так, потому что знает, что Эрик сейчас здесь, и от этого понимания ему становится как-то… неприятно
Это ведь его обязанность как брата – защищать сестру и по возможности ограждать её как раз от таких, как Леншерр. Но он чувствует очередной прилив ревности и резко осознает, что ревнует отнюдь не Рейвен.
Она красивая, его сестренка, как бы тяжело Чарльзу не было пытаться подогнать её под скупые оценочные рамки, но он знает, что сейчас Эрик смотрит затуманенным и голодным взглядом лишь на него, и одной только этой мысли болезненно налившийся член в штанах начинает горячо пульсировать. Не удержавшись, Чарльз на мгновение открывает свои мысли Леншерру – и чувствует, как тот вздрагивает совсем близко.
- Эй, ребята, у вас всё в порядке? – Рейвен сонно щурится, оглядывая их – растрепанных, тяжело дышащих - с легким непониманием во взгляде. – Я слышала шум…
Они неуверенно переглядываются; Эрик, к счастью, находится с ответом первый:
- Прости, мы не хотели тебя будить. Я демонстрировал твоему брату свои… способности. Ну, знаешь, все эти штуки с магнетизмом. Просто слегка увлекся. Мы тут немного перебрали, понимаешь? – он обезоруживающе улыбается, разыгрывая пьяного идиота. У него яркий румянец на щеках и блестящие глаза, так что выглядит весьма правдоподобно, и Чарльз без удивления обнаруживает, что улыбка у Эрика очень манящая. В самом деле хищная.
Вряд ли против его обаяния вообще можно устоять – Чарльз уже не устоял, так что он не удивляется, когда недовольство в голосе Рейвен сменяется доброжелательной улыбкой.
- Ага, - её взгляд останавливается на бутылке, сброшенной на пол, и она понимающе хмыкает. – Ну тогда развлекайтесь, парни, только тише, окей? Хотелось бы еще немного поспать.
Она уходит, и Чарльз чувствует себя уже совсем трезвым. Он всё еще возбужден, а Эрик выглядит слишком, просто невыносимо соблазнительным, и всё же у Ксавье напрочь пропадает желание делать глупости.
Это не должно случиться. Не здесь, не сейчас, и уж точно не с этим человек. Эрик, он… не такой.
- Это ничего не значит, - бормочет он, поднимаясь с дивана. – Мы все сегодня перенервничали, а потом выпили… это нормальная реакция организма, мы оба это понимаем, так ведь?
Его взгляд привык к темноте, и он видит, как блестят широко распахнутые глаза Леншерра. Его улыбка становится еще более хищной, он глядит неотрывно и повторяет чуть севшим голосом:
- Ничего не значит, верно.
Чарльз уже почти скрывается за дверью гостиной (он все еще возбужден, и это чертовски напрягает, и он не может думать ни о чем, кроме того, как сексуально выглядит Эрик, облокотившийся на спинку дивана и чуть прогнувшийся в пояснице), когда вслед ему доносится негромкое, с явной издевкой в голосе:
- Если твой организм еще собирается реагировать на что-либо подобным образом… ты в курсе, где моя комната.
Спустя две минуты Чарльз, прислонившись спиной к двери своей комнаты, быстро, насухо дрочит сам себе, кусая губы и очень стараясь не издать ни звука – спальня Эрика прямо за стенкой, тот вернулся к себе сразу за Чарльзом, и это в самом деле заводит сильнее, чем ему бы хотелось.
Эрик если и слышит, то ничем себя не выдаёт.
Глава 2.
Дальше все скручивается, путается, переплетается. Чарльз абсолютно заворожен происходящим с ним, и он вливается в новое течение жизни так просто, словно был создан именно для нее, подогнан точно, до мельчайших деталей. Они ищут других мутантов, селятся в одном доме, обучают подростков, попавших к ним под крыло, и учатся сами – у них и друг у друга тоже, потому что видит Бог, им еще многому нужно научиться.
Проходит неделя, и с каждым днем между ними всё становится ближе, крепче, правильнее. О сексуальном подтексте речи уже не заходит, но это им и не нужно - так кажется, по крайней мере, на первый взгляд. Эмоций, новых ощущений и без этого слишком много.
С каждым днем обращение «друг мой» звучит с нарастающей искренностью. Они срастаются, как две половинки одного целого, словно каждый день в этой неделе идет за год, и Чарльз с удивлением осознает, что рядом с Эриком он чувствует себя по настоящему живым – каким ему не приходилось быть раньше. Это наивно и глупо, но он ощущает себя мальчишкой, который всю жизнь сидит в одной комнате, думая, что так и надо, так и живут, а потом вдруг впервые выходит на свет.
Он был приличным сыном, заботливым братом, невесть каким бойфрендом, хорошим приятелем для многих и другом – для некоторых, но еще никогда он не был настолько ведущим и ведомым одновременно.
В Эрике Ксавье видит собственное отражение, искаженное, лишенное того, что он привык в себе видеть, но обладающее качествами, которыми он сам никогда не обладал. Эрик – его противоположность, но они дополняют друг друга, точно детали одного паззла.
Эрик жесткий, упрямый, озлобленный, он до краев наполнен холодной яростью. Эрик думал, что он один против всего мира, а теперь думает, что против мира есть только они, и Чарльзу этого недостаточно, но он, черт возьми, всё равно счастлив быть рядом. Хищная и ледяная улыбка Магнето при взгляде на Чарльза становится самой прекрасной улыбкой из всех, что ему когда-либо доводилось видеть.
Душа Леншерра пугает Чарльза своей скрытой и наружной темнотой, злостью, неспособностью к компромиссам. Он жаждет войны и получит её совсем скоро, и Ксавье надеется на чудо, прозрение, на себя самого – на что угодно, лишь бы этого не случилось. Не ради себя и даже не тех, кто в этой войне неминуемо пострадает.
Ради самого Эрика, по меньшей мере.
Ради их дружбы.
Ради всего, что они могли бы получить вместе и, как он надеется, непременно получат.
Он похож на гребаное произведение искусства, думает Чарльз, пряча лицо в отворотах его кожаной куртки (они возвращаются на такси из бара, где праздновали очередную успешную работу с Церебро; уличные фонари бросают отблески на лицо Эрика, и он кажется Чарльзу очень красивым, хотя Ксавье, возможно, просто выпил слишком много, и мысли путаются, и ему вдруг очень, очень хочется снова его поцеловать). Он как будто высечен из камня, слишком совершенный, чтобы быть настоящим, вот только Ксавье видел, он знает, насколько живым рядом с ним может быть этот человек. Эрик мягко, будто боясь спугнуть, перебирает волосы у Чарльза за ухом, и Ксавье засыпает, убаюканный ездой, алкоголем и чужой близостью.
Спустя месяцы именно это воспоминание будет лейтмотивом проходить через все его мысли, и именно оно, наравне с ледяной толщей воды, маленьким мальчиком, пытающимся сдвинуть рейсхмарку, и губами Эрика, касающимися его шеи, будет воплощать для него их совместное прошлое.
Эрик открыт для него весь. Эрик не принадлежит ему, его вообще, наверное, тяжело удержать, но если бы Чарльза спросили, он бы ответил честно, что это – наивысшая степень обладания, что вообще была для них возможна.
Даже Чарльзу не под силу вырвать друга из цепкой хватки войны, ярости, кипящей в нем, обжигающей, но он предпочитает об этом не думать. Просто потому что думать об этом – слишком страшно.
***
- Пожалуйста, - говорит Чарльз. – Друг мой, пожалуйста, остановись.
Он ведь знал, чем всё закончится. Видел, к чему приведет деструктивность Эрика, видел – и боялся признаться в этом себе самому.
Пальцы до сих пор дрожат – проживать чужую смерть, как свою собственную, оказывается слишком больно и слишком страшно.
А ведь он верил, наивный идиот, что сумеет остановить Магнето, потому что если не он – то кто еще?
Себастьян Шоу мёртв, но этого Леншерру уже недостаточно. Никогда не было достаточно.
Эрик молча качает головой. Жест едва заметный, почти невидимый, но Чарльз замечает. Он пытается найти отголоски сожаления в ледяном взгляде и не находит там ничего знакомого, ничего, что он был бы способен понять и разделить с Эриком на двоих. Всё происходит слишком быстро, чтобы запомнить и разложить по полочкам. Корабли, ракеты, испуганные возгласы за спиной, у Мойры сорванный криком голос, а Чарльз чувствует боль Эрика острее, чем свою собственную, потому что вот она, рвется наружу вместе с яростью и злостью, нужно лишь попытаться увидеть.
А потом пуля входит в его тело, и мир взрывается ослепительной, дотла сжигающей вспышкой.
Чарльз слышит крики – то ли чужие, то ли свои собственные, не разберешь, боль такая, что невозможно дышать, и каждый судорожный глоток кислорода до слез жжет внутренности. Вокруг него лица – они расплываются мазками красок на голубом полотне неба, и только одно лицо Чарльз видит четко, но он не хочет, проклятье, он в самом деле не хочет его видеть. Потому что слишком больно – и эту боль нельзя приравнять к физической.
Я ведь люблю тебя, сукин сын, - думает Чарльз. Потому что если это – не любовь, то вряд ли она сильнее того, что разрывает сейчас его сердце на крохотные клочки.
А у тебя когда-нибудь было сердце, Эрик?
Леншерр плачет, гладит его по щекам перепачканными в крови пальцами, и Чарльз понимает – было. Есть.
Мойра задыхается, потому что Эрик не умеет по-другому – ему не знакома сама концепция прощения, и всё, посягнувшее на его собственность, должно быть уничтожено, стерто в пыль.
Это неправильно, и Чарльз вдруг понимает, что противоречий в них куда больше, нежели точек соприкосновения, и он, может, умрет прямо сейчас, у Эрика на коленях, но он должен позволить себе быть жестоким – потому что так надо, потому что иначе просто нельзя.
- Это твоя вина, - говорит он, задыхаясь от боли. И почти не жалеет об этих словах, когда видит, как всё, что было ему дорого, утекает у него между пальцев – они уходят, у Эрика покрасневшие от слёз глаза, а Рейвен уже совсем не похожа на ту маленькую девочку, которую Чарльз много лет назад обнаружил в собственном доме.
Этот выстрел не убил его, вовсе нет.
Он просто не оставил в нем ничего живого.
Глава 3.
В последнее время Чарльз предпочитает держать окна занавешенными. От резкого света болит голова, и тошнота накатывает с новой силой - реакция на лекарства, - так что большую часть суток он проводит в приятной темноте. Но сейчас окно распахнуто, а шторы отодвинуты в стороны. На улице уже стемнело, вечерняя прохлада проветривает затхлый полумрак комнаты, и Ксавье чувствует себя чуть лучше.
- Будешь ужинать, Чарльз? – кричит Хэнк откуда-то с первого этажа. Дверь в комнату Ксавье закрыта, но голос у Зверя громкий, гулкий, и профессор морщится от его грубого звучания.
Есть не хочется, но такие вот ужины в последнее время стали их своеобразной традицией – они мало разговаривают, а если и говорят, то на темы максимально отвлеченные, но всё-таки есть в этих посиделках что-то очень уютное и домашнее.
Это совсем не то, чего Чарльзу хочется на самом деле, но он благодарен Хэнку за попытку.
Он переключает один из множества рычажков в кресле, и то с мягким жужжанием разворачивается в сторону двери и едет к спуску у лестницы.
Кресло – чудесное. С мягкими подлокотниками, удобным сиденьем и удивительно плавным, легким управлением оно в своем роде кажется настоящим шедевром. Хэнк постарался на славу.
Вот только инвалидная коляска от перемены облика быть собой не перестала и не даёт забыть об этом ни на секунду ни Чарльзу, ни собственному создателю. Чарльз хмыкает, рассеяно гладя кончиками пальцев подлокотник, пока кресло съезжает по специально оборудованному спуску между этажами. Прошло не так много времени, мышцы в его ногах еще не успели видоизмениться, и он предпочитает лишний раз не опускать взгляд на собственные колени – слишком обычные, здоровые на вид, как будто он еще может подняться с ненавистного сиденья самостоятельно.
В их обманчиво крепком виде ему не чудится ничего, кроме разочарования.
Понадобится время, чтобы свыкнуться – так твердят ему все вокруг, а Чарльз не может представить, как вообще можно привыкнуть к чему-то подобному.
Строго говоря, у Чарльза нет ни малейшего аппетита, а от одного только вида еды его изрядно мутит, но ужин он не пропускает почти никогда. Просто потому, что не представляет, как еще можно выразить свою благодарность Хэнку, бросившему всё ради ухода за ним, а еще потому, что знает, как Зверь переживает за него, когда он сутками сидит в своей комнате под замком.
- Очень вкусно, Хэнк, - вежливо замечает Чарльз, отрезая от своей порции крохотный кусочек. – Должен заметить, что твои кулинарные таланты растут с каждым днем.
Хэнк только смеётся в ответ:
- Ну, раньше у меня не было возможностей практиковаться. Я ведь практически жил в мастерской. Обедал в кафетерии, ужинал фаст-фудом или еще чем придется. В моей старой квартире и кухни-то не было как таковой.
- Выходит, у тебя прирожденный талант к готовке, - Чарльз сдержанно улыбается. - По крайней мере, от подгорелого омлета к лазанье ты эволюционировал на удивление быстро.
- Рад, что вам нравится. Вы хорошо себя чувствуете?
- Как всегда, друг мой. Прямо скажем, бывало и лучше, но и похуже тоже бывало. Ну а как продвигается твоё исследование?
Хэнк, к его вялому удивлению, от этого вопроса выглядит смущенным. Раньше разговоры о сыворотке – его детище, - вызывали у Зверя приступы несвойственного тому самодовольства. Пускай неудачная с первой попытки, эта сыворотка была гордостью Хэнка, и тот мог говорить о ней часами. А сейчас вот – смущается. Странно.
Ксавье даже не нужно читать его мысли – все переживания и без того написаны у Зверя на лице. Под пристальным взглядом Чарльза Хэнк мнется немного, а потом признается севшим голосом:
- Вообще-то, я хотел поговорить с вами об этом, профессор.
- Так говори, я внимательно слушаю.
- Мне позвонили из Женевы, - признается Хэнк после очередной паузы. Чарльз молчит, давая ему время собраться с мыслями. – Там открывается новый институт генетических исследований, и мне предложили вступить в штат. Они хотят, чтобы я приехал до конца этой недели. У меня будет собственная лаборатория и достаточное финансирование, чтобы продолжить исследование сыворотки, но я…
Чарльз смотрит на Зверя со всей теплотой, на какую способен. Хэнк, милый Хэнк. Он и так сделал уже куда больше, чем Ксавье когда-либо смел надеяться, так к чему вся эта неловкость?
- Последнее, что бы мне хотелось бы сделать, - говорит Ксавье негромко. – Это запереть тебя здесь в четырех стенах. Я рад за тебя, Хэнк, правда. Уезжай. Со мной всё будет в порядке, ты же понимаешь.
Зверь не понимает, конечно же. Потому что не может быть в порядке человек, неспособный самостоятельно принять душ, съездить за покупками или просто переодеться быстрее, чем за полчаса с лишним. Трех месяцев хватило, чтобы заново научиться этим и многим другим вещам, но это всё еще неловко, долго и выводит из себя осознанием собственной беспомощности. Черт возьми, Чарльз бы даже не мог сам посещать уборную, если бы Хэнк не оказался достаточно тактичен, чтобы заняться этой проблемой сразу после переделки инвалидного кресла.
Но если сейчас упоминать об этом, хреново станет им обоим.
Хэнк достает из кармана небольшой блокнот и протягивает профессору через стол:
- Здесь номера телефонов нескольких агентств по уходу за людьми, у которых… ну, трудности с такими вещами. Плюс – информация, где заказать уборку дома и доставку продуктов на дом. Я взял на себя смелость поспрашивать отзывы и отобрать самые надежные предложения, так что затруднений быть не должно.
- Это очень мило с твоей стороны. Спасибо. Правда, спасибо. Когда у тебя самолет?
- Послезавтра рано утром. Профессор, вы не подумайте, я бы вас не оставил, если бы дело было только во мне, - у Хэнка виноватый взгляд, и через мощную фигуру Зверя сейчас как никогда отчетливо проглядывается тоненький и застенчивый мальчишка-ботаник, покоривший сердце Чарльза с первого взгляда. – Но эта сыворотка… я почти уверен, что если у меня получится, она сможет помочь и вам тоже. Ну, я имею в виду… вашим ногам, понимаете? Её состав должен быть…
Хэнк смущенно, с отчетливым выражением вины на пугающем зверином лице, расписывает свои задумки по усовершенствованию старого материала для сыворотки, но Чарльз слушает его невнимательно, вполуха. Наверное, он просто не верит, что всё может быть так просто, и лекарство сможет вернуть ему здоровые, ходячие ноги. Наука способна на великие свершения, но надо уметь различать реальность и несбыточные фантазии. Хэнк – наивный идеалист, если думает иначе.
Чарльз сам был таким раньше – очень давно, три месяца назад, хотя кажется, что с того времени прошла уже целая жизнь.
Если он чему-то и научился за это время, то лишь тому, что подобные надежды – полное дерьмо.
А дерьма в его жизни и без того предостаточно.
***
Провожая Хэнка, он выслушивает многочисленные инструкции по поводу того, что и как делать в случае поломки автоматики в доме, отвечает на порывистые объятия, от которых трещат ребра, и получает еще несколько бумажек с номерами телефонов – новым номером Хэнка, его секретарши, приемной его института.
Ученик превзошел учителя, - думает Чарльз с невеселой улыбкой. Он ведь сам хотел стать отцом для этих детей. Мудрым, заботливым, понимающим. Как так получилось, что один из них сам пытается его опекать?
Впрочем, Хэнк хотя бы остался жив и остался верен своим идеалам. В отличие от некоторых других.
За Хэнком захлопывается, наконец, входная дверь, и Чарльз, оставшись в пустом коридоре, устало массирует прикрытые веки подушечками пальцев.
И что теперь делать?
Самобичевание – полная ерунда и не несет никакого сакрального смысла, но когда теряешь всё и сразу – это всё, что тебе остается. Ксавье ухмыляется сам себе, вспоминая, как выглядели для него последние три месяца. Эрик, этот эгоистичный сукин сын, ворвался в его жизнь, перевернул там все с ног на голову, заставил его почувствовать себя живым и счастливым, а потом собственными руками разрушил всё и забрал куда больше, чем успел дать.
Но про Эрика лучше не думать.
Что почувствует человек из темной комнаты, впервые увидевший солнечный свет, если снова запереть его в помещении с заколоченными окнами?
Чарльз уверен, что знает ответ.
Он долго и бездумно пьет кофе на кухне, затем листает оставленную Хэнком записную книжку и вчитывается в названия компаний с заметками по бокам: у «Кэролс кэрринг» весьма трепетное отношение к клиентам, а в «Джентл ворлд» заместитель руководителя – мутант, и будет рад помочь «своему» человеку.
Ксавье, по правде говоря, вообще не хочет никому звонить.
Он тянет время до семи вечера. Пытается доказать сам себе, что может обойтись и без посторонней помощи, разбивает губу при попытке принять душ, лезет в шкаф за антисептиком и роняет аптечку на пол, после чего долго не может собрать все рассыпавшиеся по комнате упаковки.
За этот день он несколько раз успевает расстроиться, успокоиться, разозлиться на себя самого, впасть в апатию и снова начать упиваться отвращением к собственной слабости. Поэтому когда кто-то вдруг звонит в дверь, Чарльз чувствует себя уже слишком уставшим, чтобы продолжать этот бессмысленный спор с собственной беспомощностью. Нужно не спорить, а просто преодолевать, верно?
Он выкидывает в мусорную корзину вырванный из блокнота лист с телефонами сиделок и едет в сторону прихожей. Он почти уверен, что на пороге будут стоять очередные религиозные фанатики с брошюрками или, может быть, попрошайки другого рода, падкие на внушительный вид его дома. И если раньше Чарльз не упускал возможности беззлобно подшутить над такими людьми, внушая им чужеродные мысли или отваживая голосами в их головах, то сейчас он слишком устал даже для обыкновенной беседы. Поэтому распахивая дверь, он уже заранее готов попросить незваных посетителей удалиться.
Вот только вежливое «Прошу прощения, но я не собираюсь давать вам денег» оседает у него на языке горьким привкусом, так и не высказанное.
Вместо этого Чарльз молчит. Молчит долго, отстраненно думая, что надо бы, пожалуй, захлопнуть дверь, забаррикадироваться изнутри и больше никогда, никому, ни за что её не открывать.
Но это, конечно же, было бы проявлением слабости. Сейчас не имеет значения правильность происходящего, но Ксавье не хочет делать то, что чуть позже сам же посчитает недостойным. И потому спустя нестерпимо долгую паузу (лишь бы ты сам сказал что-нибудь, дьявол, откуда мне знать, что ты вообще настоящий) Чарльз говорит:
- Здравствуй, Магнето, - и не узнает собственный голос.
Эрик всё такой же. Человек из его снов, высокий и широкоплечий, с внимательным, умным взглядом. Нет шлема и черно-желтого костюма, как в ночных кошмарах Чарльза, но вот глаза – глаза точно такие же. Ясные, смотрящие жестко и невозможно открыто.
- Я могу зайти? – спокойно интересуется Леншерр, и от этой невозмутимости в его голосе Чарльз наконец-то выходит из ступора. И правильность происходящего очень быстро перестает его волновать.
- А не отъебался бы ты? – он говорит это на выдохе и пытается захлопнуть дверь, но та застывает, не сдвинувшись ни на дюйм. Чарльз стискивает зубы. Очень хочется дать этому гаду по морде, а еще в груди всё сдавливает, так, что больно дышать.
- Я хочу зайти, Чарльз, - всё так же хладнокровно качает головой Леншерр. – И я зайду. Но лучше пропусти меня сам, прояви благоразумие.
Он говорит очень сдержанно и чеканит каждое слово. От звучания его голоса по спине невольно бегут мурашки, бегут – и замирают внизу позвоночника, где нет уже ровным счетом никакой чувствительности. Это отрезвляет куда сильнее злости при виде прошлого, незвано объявившегося на пороге, и Чарльз безразлично пожимает плечами.
- Говори, что хотел, и проваливай.
Эрик проходит в коридор между его креслом и стеной, едва вписываясь при этом в тесный зазор. Благо ему хватает такта не применять силы и не отодвигать коляску в сторону.
Только тут Чарльз замечает объемную дорожную сумку, свисающую у Леншерра с плеча. Эрик следит за направлением его взгляда, но объясниться не успевает – Чарльз уже холодно кривит губы:
- Да ты, как я погляжу, всё так же самонадеян.
- Я собираюсь остаться с тобой.
- И с чего ты, позволь спросить, вдруг взял, что у тебя получится?
- Тебе нужна помощь, - Эрик пожимает плечами и как будто совсем не обращает внимания на злой отблеск в глазах бывшего друга, - и я собираюсь помочь. Так что да, я остаюсь. Можешь не говорить ничего, я знаю, что ты против, просто это уже неважно - он вдруг порывистым жестом опускается на колени, и его лицо оказывается совсем близко к лицу Чарльза. Дьявол, Эрик всё так же красив, как и раньше, целую жизнь тому назад, разве что сеть незаметных прежде морщинок на его лице стала чуть глубже. Чарльз невольно задерживает дыхание из-за трепетной осторожности, с которой Леншерр убирает с его лба за ухо прядь отросших волос, и изо всех сил старается не измениться в лице.
У него, кажется, ни черта не выходит, и Эрик добавляет, чуть помедлив:
- Я многое понял, Чарльз. И, знаешь, я очень по тебе скучал.
Тогда Чарльз сильно, до обжигающей боли в костяшках, бьет его по лицу.
Спустя пару минут Эрик уже стоит в гостиной и зажимает салфеткой кровоточащий нос. Чарльз смотрит на него молча – злости, излитой, почти не осталось, и её сменила глухая, давящая усталость. Черт, это так просто: внушить Эрику, что тот никогда здесь не был, что не знал Чарльза, что ни в чем перед ним виноват, и пусть уходит без оглядки. И не будет уговоров, бессмысленных споров, упреков, не будет всей этой неловкости, и Чарльза не будет кидать в жар от одного только взгляда бывшего друга, которого он должен, по идее, истово ненавидеть.
Но это не выход, думает Чарльз. Не так. Не с Эриком.
Да и ненависти, если разобраться, в нем никакой нет. Есть злость и обида – в том числе на самого себя, потому что не удержал, не сумел исправить, хотя прекрасно знал, к чему всё идет, - а еще разочарование, глупое, потому что он сам прогнал Леншерра в тот день на пляже. Только едкое «если бы» всё равно вгрызается в сердце, потому что: а если бы Эрик его не послушал? Если бы остался? Если бы понял, что еще не всё потеряно, и еще можно поговорить, понять, исправить?
Теперь уже – вряд ли.
Но если бы?
Салфетка в руках Эрика окрашена алым, а сам Леншерр кажется абсолютно невозмутимым. Возможно, ожидал чего похуже. Наверное, Чарльзу в самом деле не стоило пускать его даже на порог.
Эрик Леншерр – убийца, бескомпромиссный и жестокий. Он живет и дышит войной, и Чарльзу тяжело сопоставить эту весомую, слишком яркую грань его личности с тем, как важно для Эрика оказалось его прощение.
Он упрямо смотрит куда-то мимо Леншерра и делает вид, будто всё в порядке. Ему до сих пор страшно поверить, что Магнето в самом деле вернулся. Этот страх иррационален, но избавиться от него не выходит. Выглядит это, наверное, жалко.
- Успокоился? – интересуется Эрик, удостоверившись, что размахивать кулаками Ксавье больше не намерен. – Хорошо. Теперь слушай. Я не уйду, Чарльз, даже не надейся. Можешь думать обо мне что хочешь. Можешь ругаться, кричать или снова пытаться драться – видит бог, я это заслужил, но я останусь с тобой и всё исправлю. Я помогу тебе, если ты позволишь.
Ксавье всё же переводит на него взгляд.
- О, ты мне уже помог, - смеется он. – Так помог, что вспоминать страшно. И поможешь еще больше, если снова и окончательно свалишь из моей жизни.
- Тебе нужна помощь, Чарльз. А мне нужен ты. Не отрицай, ты сам прекрасно знаешь, что я прав.
- Твои нужды меня не заботят. А мне от тебя нахрен ничего не нужно.
- Ты не справишься один.
- Так ты у нас теперь сестра милосердия? Приходишь на помощь всем страждущим или только тем, кого добить не успел? – Чарльзу кажется, что его голос вот-вот сорвется, но слова звучат, вопреки ожидаемому, глухо и тяжело, – премного благодарен, у меня есть Хэнк, и он вполне в состоянии помочь мне со всем, с чем я не справляюсь сам. Так что если у тебя в твоей гребаной сумке случайно не завалялась пара ходячих ног – проваливай отсюда прямо сейчас, или мне придется применить силу. Я, может, и калека, но вот это, - он прижимает пальцы к виску. – Всё еще при мне.
Эрик только подается вперед, чуть прогнувшись в пояснице, и легко щурится:
- Хэнка здесь нет. Я же не идиот, Чарльз. Хочешь использовать силу – давай, не тяни. Сопротивляться не стану.
Однажды Чарльз уже видел такого Эрика. В вечер их знакомства, когда он, как последний придурок, прыгнул в ледяную воду за парнем, готовым умереть ради одной только идеи отмщения. Они целовались в этой же комнате, на этом же диване. Руки Эрика были у него под футболкой, его губы покрывали лицо Чарльза поцелуями, а сам Ксавье сжимал сильное, гибкое тело в объятиях и, как сейчас, не мог поверить, что это действительно происходит.
Чарльз помнит этот вечер с удивительной четкостью, до мельчайшей детали, и в то же время так, будто это было не с ним.
Тогда всё закончилось неловко и скомкано, едва начавшись. Между ними всё могло сложиться иначе, останься он тогда, но Чарльз почему-то отказался, струсив.
Дурак, конечно. Хотя черта с два теперь разберешь, какие из ряда его решений были правильны, и какие - обернулись самой главной его ошибкой.
- Ты без шлема, - в конце концов замечает Чарльз со всем возможным безразличием.
Леншерр кивает:
- Он мне не нужен.
- В самом деле не боишься, что я залезу в твою голову? – и криво усмехается, потому что это ему, говоря по правде, нужно бояться: после убийства Шоу, этой невыносимой боли, после монеты, медленно проходящей через еще живой мозг.
- Боюсь. То есть… мне не нравится сам факт того, что ты в любой момент можешь перевернуть всё в моей голове, но я тебе доверяю. И если ты считаешь, что в моих мыслях есть что-то, что тебе следует увидеть – начинай хоть сейчас. Не смотри так, мне действительно нечего от тебя скрывать, - в интонациях Леншерра пробивается что-то судорожное, резкое, и Ксавье отстраненно этому удивляется, хотя удивительного здесь, на самом-то деле, мало. – Я в самом деле хочу всё исправить, Чарльз. Очень хочу.
Всё это смахивает на дурной сон. Один из тех, в которых взгляд у Магнето жесткий и злой, и ракеты замирают в воздухе за секунду до смерти, и Эрик не задумываясь меняет всё то, что Чарльз так хотел ему дать, что уже успел дать, на пустую возможность отмщения.
В этих снах Чарльз за разом смотрит Леншерру вслед, зная, что они наконец-то достигли точки невозврата. Но Эрик снова здесь, он точно такой же, каким был до произошедшего на пляже, и это кажется Чарльзу чудовищной, невыносимой ложью.
Будто бы точку невозврата можно было так просто стереть с уже заполненного листа.
- Почему ты никак не можешь понять, что исправлять уже нечего? Эрик – вот он еще мог всё вернуть, но моего друга Эрика Леншерра больше нет. Ты, - Чарльз борется с искушением устало прикрыть глаза. – Ты, Магнето, уничтожил его, сожрал с потрохами. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, ни разговаривать с тобой, я не хочу тебя. Я…
- Ради всего святого, Чарльз, не истери. Я надеялся на конструктивный диалог, а ты...
- Какого хрена ты вообще на что-то надеялся? Мы общались чуть дольше недели и однажды чуть не трахнулись, а потом ты раз и навсегда похерил мою жизнь и считаешь, будто это дает тебе право на какие-то ожидания?
- Нет, если смотреть на ситуацию с такой точки зрения, - Леншерр хладнокровно пожимает плечами, - ты говоришь, что Магнето так просто взял и разрушил хорошего парня Эрика, который тебе так нравился, но ты не берешь в расчет один важный фактор. До встречи с тобой здесь, - он мимолетно касается ладонью груди прямо напротив сердца, - Был только Магнето. Ты сам видел, каким он был. Полусумасшедшим, помешанным на мести и жаждущим разрушения больше, чем мира. Это ты создал меня, Чарльз. Я не пытаюсь переложить на тебя всю ответственность и не говорю, что тебе было под силу сотворить из меня гребаного наивного миротворца, но тот Эрик Леншерр, каким я стал рядом с тобой, был гораздо лучше прежнего. Ты всегда недооценивал силу собственного влияния, друг мой. Мы могли закончить всё вместе. Этого всего могло не произойти. Мне жаль. Чарльз, слышишь, мне правда жаль. Нам с тобой просто… не хватило времени.
- Наше время уже давно вышло, Эрик, - говорит Чарльз и опять не узнает собственного голоса.
- Я добуду нам новое, - и Леншерр, будь он проклят, улыбается. Той самой улыбкой, от которой у Чарльза всегда кругом шла голова. Той, в которую он влюбился тогда, полгода назад, и которую так упорно пытался забыть. – Вот увидишь. Столько, сколько будет необходимо, и даже больше.
Он подходит совсем близко и вдруг порывисто наклоняется к лицу Ксавье. Тот задерживает дыхание и завороженно смотрит в потемневшие глаза, пока Эрик коротким поцелуем не прижимается на мгновение к его лбу. Леншерр отстраняется почти сразу и идет в сторону лестницы, и уже на середине пролёта оборачивается, чтобы добавить:
- Если понадобится моя помощь – я не собираюсь надевать шлем. Просто позови, – и уходит, не оборачиваясь, на второй этаж.
Проходит еще несколько секунд, прежде чем Чарльз может позволить себе снова начать дышать.
Глава 4.
Засыпает он только под утро. В голове упорно вертятся обрывки ночных кошмаров, кто-то кричит, Рейвен осуждающе хмурит брови, а Эрик жадно, душно смотрит из-под полуопущенных ресниц и вскидывает подбородок, подставляя шею под поцелуи.
Когда Чарльз просыпается, будильник показывает уже двенадцатый час, а в комнате стоит пряный запах какой-то выпечки. В сочетании с ароматом кофе получается весьма аппетитно. Чарльз не помнит, когда здесь пахло так в последний раз – они с Хэнком обычно обходились тостами на завтрак, - и ему не нравятся ассоциации, навеваемые таким домашним уютом, но он решает на всякий случай не делать поспешных выводов. Он и так вчера сорвался – наговорил много того, что говорить не следовало, наглядно продемонстрировал собственную слабость вне физических аспектов, хотя и тех должно было хватить с головой.
Спускаться вниз, где его наверняка ждет Эрик, не хочется. Вместо этого Чарльз уже привычным движением пересаживается в коляску и тащит за собой безвольно висящие ноги. Вчерашняя попытка принять душ закончилась почти полным провалом, но холодная вода отлично приводит Чарльза в чувство, и тот поворачивает коляску в сторону ванной комнаты.
Здравый ход мыслей ему бы сейчас точно не помешал.
Чарльз надеется на собственную врожденную ловкость, окрепшие за эти три месяца мышцы рук и совсем чуть-чуть – на удачу, потому что вчера он уже разбил в этой же ванной комнате губу, и повторять этот подвиг ему не хотелось бы. Не тогда, по крайней мере, когда в доме Эрик.
Спустя пару минут Чарльз уже сидит на полу душевой под ледяными струями. Вода стекает по лицу, не давая раскрыть глаза, и заставляет судорожно ёжиться. Когда от пронизывающего холода начинает сводить мышцы, Чарльз выключает воду и отодвигает двери в кабинку. Коляска стоит совсем рядом, и на первый взгляд дотянуться до неё нетрудно. Ксавье опирается ладонями о подлокотники и пытается подтянуть тело к сиденью.
О том, что он забыл заблокировать колеса, Чарльз вспоминает только когда коляска стремительно катится к противоположной стене и с грохотом бьется о кафельную плитку. Сам он, не удержав равновесия, падает на пол. Опять.
Дьявол.
Левая рука неестественно выворачивается и отдается при движениях резкой болью в кисти. Чарльз, не сдержавшись, позволяет себе громко и от души ругнуться. Только вывиха ему еще и не хватало. Мало того, что он лежит голый, мокрый на холодном полу, с неходячими ногами, так еще и с вывернутой рукой…
Всё катится к хренам собачьим с удивительной скоростью. Уход Хэнка, возвращение Эрика, прижатые к его лбу губы, и всё это в один день, а его собственное тело не годится даже на то, чтобы усесться в долбаное инвалидное кресло.
Он не привык быть слабым, и когда слабость в определенной степени неизбежна, её демонстрация кажется в высшей степени неприятной.
Особенно – тому, кто сделал тебя таким.
Чарльз утыкается лицом в сгиб локтя и глухо, ощущая надвигающуюся истерику, хохочет. Он не перестает смеяться даже когда дверь в ванную распахивается, а сильные руки подхватывают его под мышки и помогают сесть в коляску. Чарльзу холодно, с волос течет, еще вчера разбитая губа саднит, а собственное тело неожиданно кажется ему еще более неловким, отощавшим и непривлекательным, чем обычно.
Чарльз поднимает взгляд на Леншерра, и начинающаяся истерика стихает как-то сама собой.
Эрик срывает халат с настенного крючка и передает Чарльзу в руки, с неожиданной тактичностью отворачиваясь к двери. Ксавье неловко, морщась от боли в запястье, накидывает халат на плечи и кое-как перевязывает на талии. Из-за сидячего положения выходит неудобно, но так лучше, чем сидеть перед Эриком голым – тем более что выражение лица Леншерра кажется очень неоднозначным. Усталым, обеспокоенным, но откровенно злым.
Такого Эрика злить не хочется, и Чарльз неожиданно думает, что дело вовсе не в инстинкте самосохранения.
- Ты идиот, - с ласковой угрозой в голосе говорит Эрик, опускаясь рядом с ним на колени. Его переносица еще чуть припухшая после вчерашнего удара, и это почти заставляет Чарльза испытать легкий укол вины.
Почти.
- Покажи руку, - просит Леншерр, и Чарльз, прикусив губу, протягивает ему ладонь.
Запястье уже начинает опухать, и Ксавье готовится почувствовать боль от прикосновений Эрика, но тот берет его руку на удивление бережно, не причиняя дискомфорта. У Леншерра прохладные пальцы, и их прикосновения к покрасневшей коже успокаивают, дают небольшую передышку.
- Это не вывих, - резюмирует, наконец, Эрик. – Просто растяжение. Плохо, конечно, но поправимо. Где у тебя аптечка?
- В шкафу, в верхнем ящике. Эрик, не нужно, я сам.
- Что – ты сам? – Леншерр смотрит на него, нахмурившись, и под этим взглядом Чарльз чувствует себя слишком глупо и слишком открыто. – Что – ты сам, я тебя спрашиваю? Хватит с тебя, и так уже чуть не убился.
Он уходит в комнату и вскоре возвращается оттуда с медицинскими бинтами в руках. Снова опускается на колени и медленно, со всей осторожностью начинает перевязывать больное запястье.
Перевязка длится долго. Эрик тщательно проверяет каждый оборот, следит, чтобы фиксация была надежной. Чарльз, в свою очередь, не знает куда смотреть, чтобы в очередной раз не встретиться с ним взглядом.
Он не знает, куда исчезла вся вчерашняя злость. Но в то же время ему кажется неправильным, что так и тянет вернуть всё на круги своя – но Эрик здесь, в самом деле заботится о нем, готовит завтраки, пытается всё исправить, и Чарльзу уже не хватает сил злиться.
Он хочет – правда, очень хочет простить. Но вместе с тем боится обжечься снова, и разве это не логично после всего, что с ними было?
Леншерр же его уверток не замечает или просто делает вид, будто всё в порядке. И когда прячет край бинта за перевязь, его ладони опускаются на колени Чарльза и задерживаются там определенно дольше необходимого.
- Завтрак уже давным-давно остыл, - замечает Эрик как бы между прочим. – Ты давно взял за привычку спать до обеда?
Чарльз в ответ слабо улыбается ему и почему-то забывает спрятать улыбку.
***
Проходит всего пять дней, но Чарльз почти успевает забыть, каково это – жить вдали от Эрика Леншерра.
Магнето, надо отдать ему должное, не переступает границ, незримо очерченных Чарльзом, хотя они и не обсуждают рамок дозволенного. Это как условная полоса между ними – с одной стороны прошлое и близкое, хотя прикасаться к нему нельзя. С другой – отвлеченные беседы о вещах, совсем не занимающих их интерес, но помогающие вернуть всё в норму. Настолько, по крайней мере, насколько это вообще возможно. Там - попытки вести себя отстраненно и сдержанно. Эрик помогает Чарльзу менять одежду, но всегда отводит взгляд, если видит, что Чарльз смущен. Он заставляет Чарльза тренировать руки, но оставляет его одного во время занятий. Он больше не смущает старого друга своим присутствием в ванной комнате и создает металлическую конструкцию, позволяющую плотно зафиксировать кресло впритык к двери душевой кабины.
По настоянию Эрика они каждый день выходят на улицу, и когда Магнето ощутимо встряхивает машину хамоватого водителя, не уступившего им дорогу под специальным знаком, Чарльз не может сдержать улыбку.
***
Когда Чарльзу снова снится кошмар, он вскрикивает во сне, и вскоре просыпается от ощущения сильных рук, обнимающих его за плечи. Он утыкается, пряча увлажнившиеся ресницы, в чужой изгиб между плечом и шеей, вдыхает такой знакомый запах и обнимает Магнето в ответ – совсем ненадолго, и быстро разжимает объятия, но Эрик продолжает сидеть у его постели, пока Чарльз, наконец, не проваливается в сон.
Они не говорят об этом, но на следующую ночь Эрик ложится спать в раздвижное кресло в его собственной спальне. Леншерр отворачивается лицом к стене, и Чарльз впервые за много, действительно много недель засыпает спокойно и крепко.
***
Когда Чарльз говорит, что однажды он, быть может, снова заставит Церебро работать, снова открыть школу, на этот раз большую, по-настоящему, Эрик ненавязчиво замечает, что мог бы преподавать юным мутантам иностранные языки. Ксавье очень хочется спросить или хотя бы подглядеть в его мыслях, значит ли это, что Леншерр решил остаться здесь навсегда, но этот вопрос уже за их рамками дозволенного, и он так и не может решиться.
Сам он знает в глубине души, что простил и даже, возможно, понял, но прощение оказывается куда проще принятия.
Ему бы хотелось, чтобы между ними всё было проще, вот только желание упростить ситуацию в прошлый раз обернулось для него полным крахом всего, землетрясением в девять баллов как минимум.
Эрик в свою очередь не спрашивает, что думает Чарльз по поводу этой фразы, и они к ней больше не возвращаются.
***
В первый день Эрик неумело, но очень старательно готовит им ужин, а когда оказывается, что есть эти подгорелые и слипшиеся в невнятный ком овощи невозможно, заказывает на дом пиццу.
- Я редко готовил дома, - смущенно говорит он, расплатившись с курьером, и это выглядит так непривычно и странно, что сердце Чарльза скручивает от невольного приступа сочувствия – он вспоминает, как делил с другом его боль на двоих, вспоминает всё, что видел в прошлом Магнето.
У Эрика не было своего дома с раннего детства, что уж там говорить о семейных ужинах и опыте в подобных вещах.
- Булочки с утра всё равно были отличные, - подбадривает его Чарльз и сам удивляется своей отходчивости.
***
- Я знаю, что пуля в моей спине была лишь случайностью, - говорит Ксавье на третий день во время партии в шахматы. Эрик вскидывает на него изумленный взгляд и стискивает зубы, а фигуры с железной окантовкой расшвыривает в разные стороны. Чарльз смотрит на него открыто и прямо, пока тот не отводит взгляд, чтобы вернуть партию к первоначальному виду.
- Это меняет не всё, Эрик, - добавляет Ксавье, потому что не уверен, понял ли его Магнето в той степени, в которой это было необходимо. А тот, уже снова приняв сдержанный вид, отвечает:
- Но меняет многое.
И профессор с ним абсолютно согласен.
***
- Расскажи мне о Рейвен, - требует Чарльз за завтраком.
Здесь, на собственной кухне, тщательно укутанный в халат и спрятавший бледные, похудевшие ноги под теплый плед, он снова ощущает себя в своей тарелке. Как будто у них с Эриком идет борьба за доминирующую позицию в разговорах, и только сейчас ему удается перехватить инициативу.
Эрик смотрит на него с прохладным недовольством, но после очередного глотка кофе всё же расщедривается на ответ:
- Она жива и здорова, можешь не беспокоиться.
- Подробнее, Эрик, будь добр. Где она? Почему не пришла с тобой? Что с ней было за эти три месяца?
- Ну, Рейвен, - Леншерр откидывается на спинку кресла и смотрит на Чарльза ничего не выражающим взглядом. – Рейвен сильно изменилась, друг мой. Самое удивительное, что мне почти не пришлось прикладывать к этому руку.
- Она… уже убивала? – задает Чарльз вопрос, интересующий его, пожалуй, больше всего остального. На самом деле ему не хочется знать ответа, потому что он уже знает его в глубине души, но что с того?
- Да, - спокойно говорит Эрик. – Убивала. И убьёт еще.
- И ты здесь, конечно же, не при чем.
- Ну почему же, - Эрик пожимает плечами и тянется за очередным тостом. – Я не собираюсь утверждать, что совсем не принимал в этом участие. Но убийство было её личным выбором. Никакого принуждения, никаких попыток контроля. Если так хочешь знать – этот человек заслуживал смерти. Даже, быть может, по твоим идеалистичным меркам.
Чарльз не отвечает и только хмуро глядит на чашку в руках Леншерра. Золотистый узор с толстой царапиной, обнажающей белый фарфор под краской. Любимая чашка Рейвен.
Маленькая девочка с удивительной синей кожей доверчиво улыбается и встряхивает медными волосами. На этой же кухне, так много лет назад. Теперь эта девочка – убийца, он сам искалечен, а мутант, приведший их к этому, сидит напротив и пьет кофе с таким невозмутимым видом, будто всё идет правильно, как и было необходимо.
Что самое страшное – при всём понимании того, что Магнето является по сути своей антагонистом его истории, Чарльз не может избавиться от страха, что тот испарится, опять исчезнет, оставит его одного. Чарльз не хочет терять Эрика снова и уже способен признаться в этом себе самому.
Рейвен он уже потерял – с него хватит.
- Почему она не пришла с тобой?
Его голос предательски вздрагивает, но Эрик – просто невиданный образец тактичности, - в очередной раз притворяется, что не расслышал ничего лишнего. Он продолжает крутить чашку Рейвен в пальцах и на Чарльза уже не смотрит.
- Мы с ней… разошлись, вообще-то. У нас была пара весьма неприятных сцен, и я сказал ей убираться к дьяволу, так что вряд ли она объявится, пока я здесь. Да и без меня тоже, сам знаешь.
- Что еще за неприятные сцены? Вы с ней ведь… - Чарльз морщится, невольно представив Рейвен и Эрика вместе. Уже один тот факт, что она предпочла уйти с Магнето, причиняет боль, но знать, что твоя сестра трахалась с чертовым психопатом, в которого ты, как последний идиот, влюблен… паршиво, это точно.
Хотя и Эрик-то на психопата не тянет. Особенно сейчас, когда так задумчиво размазывает джем по пригоревшему тосту и избегает встречаться с Ксавье взглядом.
Зато сам Чарльз на идиота – вполне.
- Я предпочел бы не говорить об этом, - мягко прерывает его Леншерр. – У тебя была возможность просмотреть нужную информацию в моей голове, теперь же это как минимум неуместно. И я рассказал о Рейвен всё, что тебе следует знать. Просто поверь мне, хорошо?
- А я могу тебе верить?
Чарльз с удовольствием замечает отблеск прежней, такой знакомой улыбки на лице старого друга.
Но улыбка быстро исчезает, и Эрик смотрит ему в глаза, и говорит очень тихо и четко:
- А вот это, друг мой, - он протягивает руку и на мгновение сжимает пальцы Чарльза в своих. – Решай сам.
Продолжение в комментариях.
в конце концов, если где-то и позориться, то только в собственном дневнике.
пейринг: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавье, совсем чуть-чуть и боком - Эрик/Мистик.
рейтинг: R (больше за нецензурную лексику, нежели за содержание)
размер: миди (~12500 слов)
жанр: романс, драма с ХЭ
описание: таймлайн - после событий "Первого Класса". Эрик не в тюрьме, а Чарльз остался с Хэнком, без сыворотки и без школы.
предупреждения: сопли розовые и вообще, какого-то свежего и увлекательного сюжета нет, увы и ах. но это были мои первые дни увлечения новым пейрингом. я не могла не.
тапки принимаются с благодарностью и смирением. с:
***
Тык?Глава 1.
Черт возьми, этому идиоту, кажется, совсем надоело жить.
Чарльз пытается докричаться до парня, захлебывающегося соленой водой, то и дело уходящего под воду, но тот его, понятное дело, не слышит или просто не желает слышать. Вообще-то, не в привычках Чарльза без видимой причины лезть в чужие мысли так глубоко, он по обыкновению берет лишь лежащее на поверхности – о, ему в самом деле нравится производить впечатление, - но, как бы то ни было, он ценит право на личностную свободу, свободу мысли в том числе.
А здесь и сейчас всё происходит само собой. То, что должно быть внутри, спрятано, как самое сокровенное, личное, так и рвется наружу, кричит о своём существовании, ревёт: «Взгляни на меня, давай, посмотри же», и Чарльз честно смотрит во все глаза. Потому что это слишком легко. Доступность недоступного кажется ему притягательной.
Среди бушующих волн невозможно разглядеть чужое лицо, а в груди уже щемит болезненно, сердце как судорогой сводит - и перед глазами стоит маленький мальчик в серой форме. Рот раскрыт в крике – так горько, яростно и открыто могут плакать только дети, - слезы прочертили влажные дорожки по перепачканному лицу. Чарльз слышит звук выстрела, и стальная мебель крошится и рушится за спиной, трещат кости под смятыми касками, а в дрожащую детскую ладонь опускается холодный металл монеты. Всё происходит быстро, больно, и сознание затапливает обжигающая, кипящая ярость – Чарльз не уверен, принадлежит ли она этому мальчику из прошлого, молодому мужчине, рвано хватающему ртом воздух, чтобы через секунду опять уйти под воду, или ему самому. Он бежит и прыгает с борта быстрее, чем успевает всерьез об этом задуматься.
Не то чтобы у него был выбор.
Дальше всё как в тумане: мышцы сводит судорогой от резкого перепада температуры, сердце в груди замирает, а сильные руки под водой пытаются его оттолкнуть, как только первые слова эхом звучат в чужой голове.
«Я знаю, что ты чувствуешь», - говорит Чарльз, – «Я понимаю».
«Ты больше не один», - добавляет он, когда они оба поднимаются на поверхность, жадно глотают воздух и не могут оторвать друг от друга взгляда.
Глаза у мужчины красивые. Взгляд жесткий, но эта жесткость кажется Чарльзу неустойчивой, ломкой, хотя внутри у этого человека – стальной каркас, какой не сломать и не согнуть. Удивительная двойственность, и она почти сразу восхищает Чарльза, завораживает и удивляет.
Он знает, что не соврал, хотя говорил об этом, толком не понимая, что именно говорит.
Но они в самом деле теперь не одни - в этом он уверен точно.
***
- Значит, металл.
Эрик скашивает на него взгляд хмурый взгляд и едва заметно кивает в ответ. С его волос капает на обивку, прижатое к Чарльзу плечо дрожит, и он сутулится, пытаясь сохранить тепло, явно недовольный фактом такого тесного и бесцеремонного контакта. Увы, плед на яхте нашелся только один, запасной одежды не было вовсе, а они, поднявшись на борт, оба слишком продрогли.
На все вопросы Леншерр отвечает скупо и вообще старается не смотреть ни на кого из их компании. Чарльз сейчас с удовольствием подсмотрел бы, о чем тот думает, но почему-то не смотрит. Ему то ли слегка неловко, то ли он слишком устал.
И вообще, есть в Леншерре что-то… чужеродное. Он кажется совсем непохожим на них, другим и Чарльз невольно думает, что у него с этим человеком нет ничего общего, кроме, разве что, наличия у них обоих мутации.
В остальном – ни единой точки соприкосновения.
Но от Эрика всё равно тяжело отвести взгляд.
Он ловит многозначительный взгляд Рейвен в зеркале заднего вида, и только тогда спохватывается, поняв, что всё еще не познакомил толком Леншерра и своих спутниц.
- Как невежливо с моей стороны, - замечает Чарльз. – Эрик, познакомься: это Рейвен, моя сестра, и Мойра, - взгляд Эрика задерживается на Рейвен, и ему это определенно не нравится, но своё необоснованное неудовольствие он быстро подавляет. – Мы с Рейвен – такие же как ты. Мы тоже мутанты. Я телепат, как ты уже знаешь, она…
Рейвен не дает ему закончить фразу. Её тело меняется, плавно покрываясь синей, чем-то похожей на чешую кожей, волосы из белокурых превращаются в ярко-медные. В следующую секунду она уже смотрит пожелтевшими глазами в зеркало заднего вида и мягко улыбается Леншерру. Тот судорожно выдыхает, и его губы растягиваются в сдержанной, но искренней улыбке.
- Ничего себе, ты, оказывается, тоже умеешь улыбаться, - закатывает глаза Чарльз. Он чувствует легкий укол ревности, глядя на весело смеющуюся сестру, чью руку Эрик галантно целует в честь знакомства, и честно старается не думать о том, кого же именно он сейчас пытается приревновать.
В конце концов, он всегда был единственным мужчиной в жизни Рейвен, и это его более чем устраивает. Но Чарльз, ни разу ни в кого не влюблявшийся, ловит себя на мысли – если бы он полюбил однажды, то это наверняка был бы кто-то особенный.
Наверное, этот кто-то был бы чертовски похож на Эрика Леншерра - только предположение, и ничего больше.
***
Эрик остается ночевать в их доме, хоть и соглашается на это не сразу. Ему выделяют спальню на втором этаже рядом с комнатой Чарльза, и сам Ксавье долго убеждает его, что это, в самом деле, нетрудно, и глупо будет сейчас разъезжаться, и он всегда рад гостям, честное слово.
Эрика вроде как пронимает.
На утро у них уже есть план, вставать придется рано, но Чарльз всё никак не может уснуть. Он думает: о том, что всего за несколько часов он непостижимым образом ввязался в политические интриги и уже вряд ли когда-нибудь из них выкрутится – они видели, теперь они знают, - думает о кричащем мальчике, чей плач сминает стальные стены с пугающей легкостью, и о мужчине с холодным взглядом, который спит сейчас в соседней комнате. Он ворочается так с боку на бок почти час, пока ему не становится слишком душно под одеялом, и он не спускается вниз, в гостиную.
Свет выключен, но он чувствует чужое присутствие тем особым чутьем, нюхом на присутствие постороннего сознания. Узнать расплывчатый в темноте гостиной силуэт не составляет труда, и его присутствие здесь профессора совсем не удивляет.
Не у него одного сегодня выдался непростой день.
Криво улыбнувшись, он опускается рядом с Эриком. Пружины дивана чуть слышно скрипят под весом его тела, но никаких звуков этим не следует – Леншерр продолжает молча глядеть в одну точку, будто вообще не замечая чужого присутствия.
Пьян – понимает Чарльз, прислушиваясь к запаху спиртного и глядя на неестественно застывшую рядом с собой фигуру. Он забирает бутылку из бледных пальцев – их владелец предсказуемо не реагирует на очередное вторжение в личное пространство, - и сам прикладывается к горлышку.
Первый глоток обжигает горло и приятно согревает внутренности, после чего Чарльз замечает:
- Вот уж не подумал бы, что ты из любителей надираться перед сном, - и снова пьёт.
Он не ожидает, что ему ответят, поэтому вздрагивает, когда бархатистый, тягучий голос раздается прямо под ухом:
- Ну, ты в принципе многого обо мне не знаешь, телепат.
И будь он проклят, Чарльз готов поклясться, что в этом голосе проскальзывает улыбка.
Какое-то время они продолжают сидеть в тишине, передавая друг другу бутылку скотча. Вообще-то Эрик до этого пил из стакана, но сейчас отпивает, как и Чарльз, прямо из горла. В этом жесте есть что-то фамильярное, почти интимное и не вяжущееся с образом того Эрика Леншерра, которого Чарльз имел удовольствие наблюдать на протяжение целого вечера, но сейчас Ксавье слишком расслаблен, чтобы думать и продолжать анализировать.
Диван слишком узкий, и они прижимаются друг к другу плечами, как недавно в машине. Только здесь, в уютном полумраке гостиной, тепло, сухо и неожиданно спокойно. Мысли от спиртного приятно плывут, и у Эрика горячие руки – слишком горячие для человека с таким обжигающим холодом во взгляде, - он задевает пальцы Ксавье своими, когда забирает выпивку, и эти прикосновения Чарльзу почему-то очень нравятся.
- Скотч хорош, - первым нарушает молчание Эрик. И, черт, он уже в самом деле пьян, и его горячее дыхание касается кожи у Чарльза за ухом, и тот отстраненно думает, что, пожалуй, последние пару глотков были лишними, потому что от звучания этого голоса у него поджимаются пальцы на ногах, и слабеют колени, и что-то горячее скручивается узлом внизу живота.
- Обычно я предпочитаю пиво, - улыбается Ксавье, пытаясь взять себя в руки, – Но ты прав, скотч тоже весьма неплох.
- Ты ведь шотландец, верно?
- Ну скажем прямо – догадаться было несложно.
- Могу с этим поспорить. Ты удивительно привлекателен для шотландца.
- Имеешь что-то против… - смеётся Чарльз, и тут до него доходит.
Металлический поднос плавно подплывает к дивану, и Эрик, не глядя, ставит на него уже почти опустевшую бутылку. Поднос снова исчезает из поля зрения, и Ксавье успевает только прошептать:
- Блядь, - как крепкая ладонь опускается на его колено и медленно, не торопясь, ползет вверх по бедру. Чарльз задерживает дыхание и окончательно перестает что-либо соображать.
На Эрике его домашние штаны из мягкой ткани и его футболка. Одежда ему не по размеру и выглядит нелепо, но сам Эрик…
У него жесткая линия челюсти и красиво очерченные скулы, он смотрит на Чарльза прямо, и взгляд немного мутный от выпитого спиртного, но от этого взгляда узел в животе скручивает еще туже, и, черт, его губы, наверное, горячие и сухие…
В следующую секунду он уже целует Леншерра, сминает эти восхитительные губы своими и зарывается пальцами в светлые волосы. Он слышит мысли Эрика, такие же жадные и непристойные, как его собственные - тот откровенно транслирует самое яркое ему в голову, - и откровенно стонет в горячий рот, когда Леншерр наваливается на него всем весом и углубляет поцелуй.
Эрик пахнет солодом и чем-то острым, немного терпким, от чего сосет под ложечкой, и Чарльз тычется носом в ложбинку над его ключицей, втягивает этот запах и слизывает, сцеловывает его с гладкой кожи, наслаждаясь хриплыми, рваными вздохами под ухом.
- Твою мать, - рычит Эрик, забираясь ладонями к нему под футболку, и Чарльз не знает, раздаётся ли этот голос в его голове, или вживую, на самом деле. Кофейный столик со стальными вставками с грохотом отбрасывает в сторону, с каминной полки падают на пол несколько статуэток, с лязгом рушится со стола поднос с треклятой бутылкой. Чарльзу, откровенно говоря, уже похрен.
Эрик невыносимо, дьявольски красив, и Ксавье невольно срывается на тихий скулеж, когда тот покрывает смазанными поцелуями его губы, скулы, подбородок, проводит языком по линии ушной раковины и чуть прикусывает нежную мочку уха. Чарльз сжимает член Лэншера через тонкую ткань штанов, и вдруг замирает, услышав чьи-то шаги.
Он едва успевает отстранить от себя Эрика и принять нормальную позу – Леншерр разочарованно выдыхает, стоит только Чарльзу убрать руки, - и в комнату заглядывает Рейвен.
Твою мать, это в самом деле чертовски не вовремя.
Из одежды на ней только коротенькая ночнушка, волосы чуть растрепаны. Она в своем человеческом облике – невольно отмечает Ксавье. Он абсолютно уверен: она выглядит так, потому что знает, что Эрик сейчас здесь, и от этого понимания ему становится как-то… неприятно
Это ведь его обязанность как брата – защищать сестру и по возможности ограждать её как раз от таких, как Леншерр. Но он чувствует очередной прилив ревности и резко осознает, что ревнует отнюдь не Рейвен.
Она красивая, его сестренка, как бы тяжело Чарльзу не было пытаться подогнать её под скупые оценочные рамки, но он знает, что сейчас Эрик смотрит затуманенным и голодным взглядом лишь на него, и одной только этой мысли болезненно налившийся член в штанах начинает горячо пульсировать. Не удержавшись, Чарльз на мгновение открывает свои мысли Леншерру – и чувствует, как тот вздрагивает совсем близко.
- Эй, ребята, у вас всё в порядке? – Рейвен сонно щурится, оглядывая их – растрепанных, тяжело дышащих - с легким непониманием во взгляде. – Я слышала шум…
Они неуверенно переглядываются; Эрик, к счастью, находится с ответом первый:
- Прости, мы не хотели тебя будить. Я демонстрировал твоему брату свои… способности. Ну, знаешь, все эти штуки с магнетизмом. Просто слегка увлекся. Мы тут немного перебрали, понимаешь? – он обезоруживающе улыбается, разыгрывая пьяного идиота. У него яркий румянец на щеках и блестящие глаза, так что выглядит весьма правдоподобно, и Чарльз без удивления обнаруживает, что улыбка у Эрика очень манящая. В самом деле хищная.
Вряд ли против его обаяния вообще можно устоять – Чарльз уже не устоял, так что он не удивляется, когда недовольство в голосе Рейвен сменяется доброжелательной улыбкой.
- Ага, - её взгляд останавливается на бутылке, сброшенной на пол, и она понимающе хмыкает. – Ну тогда развлекайтесь, парни, только тише, окей? Хотелось бы еще немного поспать.
Она уходит, и Чарльз чувствует себя уже совсем трезвым. Он всё еще возбужден, а Эрик выглядит слишком, просто невыносимо соблазнительным, и всё же у Ксавье напрочь пропадает желание делать глупости.
Это не должно случиться. Не здесь, не сейчас, и уж точно не с этим человек. Эрик, он… не такой.
- Это ничего не значит, - бормочет он, поднимаясь с дивана. – Мы все сегодня перенервничали, а потом выпили… это нормальная реакция организма, мы оба это понимаем, так ведь?
Его взгляд привык к темноте, и он видит, как блестят широко распахнутые глаза Леншерра. Его улыбка становится еще более хищной, он глядит неотрывно и повторяет чуть севшим голосом:
- Ничего не значит, верно.
Чарльз уже почти скрывается за дверью гостиной (он все еще возбужден, и это чертовски напрягает, и он не может думать ни о чем, кроме того, как сексуально выглядит Эрик, облокотившийся на спинку дивана и чуть прогнувшийся в пояснице), когда вслед ему доносится негромкое, с явной издевкой в голосе:
- Если твой организм еще собирается реагировать на что-либо подобным образом… ты в курсе, где моя комната.
Спустя две минуты Чарльз, прислонившись спиной к двери своей комнаты, быстро, насухо дрочит сам себе, кусая губы и очень стараясь не издать ни звука – спальня Эрика прямо за стенкой, тот вернулся к себе сразу за Чарльзом, и это в самом деле заводит сильнее, чем ему бы хотелось.
Эрик если и слышит, то ничем себя не выдаёт.
Глава 2.
Дальше все скручивается, путается, переплетается. Чарльз абсолютно заворожен происходящим с ним, и он вливается в новое течение жизни так просто, словно был создан именно для нее, подогнан точно, до мельчайших деталей. Они ищут других мутантов, селятся в одном доме, обучают подростков, попавших к ним под крыло, и учатся сами – у них и друг у друга тоже, потому что видит Бог, им еще многому нужно научиться.
Проходит неделя, и с каждым днем между ними всё становится ближе, крепче, правильнее. О сексуальном подтексте речи уже не заходит, но это им и не нужно - так кажется, по крайней мере, на первый взгляд. Эмоций, новых ощущений и без этого слишком много.
С каждым днем обращение «друг мой» звучит с нарастающей искренностью. Они срастаются, как две половинки одного целого, словно каждый день в этой неделе идет за год, и Чарльз с удивлением осознает, что рядом с Эриком он чувствует себя по настоящему живым – каким ему не приходилось быть раньше. Это наивно и глупо, но он ощущает себя мальчишкой, который всю жизнь сидит в одной комнате, думая, что так и надо, так и живут, а потом вдруг впервые выходит на свет.
Он был приличным сыном, заботливым братом, невесть каким бойфрендом, хорошим приятелем для многих и другом – для некоторых, но еще никогда он не был настолько ведущим и ведомым одновременно.
В Эрике Ксавье видит собственное отражение, искаженное, лишенное того, что он привык в себе видеть, но обладающее качествами, которыми он сам никогда не обладал. Эрик – его противоположность, но они дополняют друг друга, точно детали одного паззла.
Эрик жесткий, упрямый, озлобленный, он до краев наполнен холодной яростью. Эрик думал, что он один против всего мира, а теперь думает, что против мира есть только они, и Чарльзу этого недостаточно, но он, черт возьми, всё равно счастлив быть рядом. Хищная и ледяная улыбка Магнето при взгляде на Чарльза становится самой прекрасной улыбкой из всех, что ему когда-либо доводилось видеть.
Душа Леншерра пугает Чарльза своей скрытой и наружной темнотой, злостью, неспособностью к компромиссам. Он жаждет войны и получит её совсем скоро, и Ксавье надеется на чудо, прозрение, на себя самого – на что угодно, лишь бы этого не случилось. Не ради себя и даже не тех, кто в этой войне неминуемо пострадает.
Ради самого Эрика, по меньшей мере.
Ради их дружбы.
Ради всего, что они могли бы получить вместе и, как он надеется, непременно получат.
Он похож на гребаное произведение искусства, думает Чарльз, пряча лицо в отворотах его кожаной куртки (они возвращаются на такси из бара, где праздновали очередную успешную работу с Церебро; уличные фонари бросают отблески на лицо Эрика, и он кажется Чарльзу очень красивым, хотя Ксавье, возможно, просто выпил слишком много, и мысли путаются, и ему вдруг очень, очень хочется снова его поцеловать). Он как будто высечен из камня, слишком совершенный, чтобы быть настоящим, вот только Ксавье видел, он знает, насколько живым рядом с ним может быть этот человек. Эрик мягко, будто боясь спугнуть, перебирает волосы у Чарльза за ухом, и Ксавье засыпает, убаюканный ездой, алкоголем и чужой близостью.
Спустя месяцы именно это воспоминание будет лейтмотивом проходить через все его мысли, и именно оно, наравне с ледяной толщей воды, маленьким мальчиком, пытающимся сдвинуть рейсхмарку, и губами Эрика, касающимися его шеи, будет воплощать для него их совместное прошлое.
Эрик открыт для него весь. Эрик не принадлежит ему, его вообще, наверное, тяжело удержать, но если бы Чарльза спросили, он бы ответил честно, что это – наивысшая степень обладания, что вообще была для них возможна.
Даже Чарльзу не под силу вырвать друга из цепкой хватки войны, ярости, кипящей в нем, обжигающей, но он предпочитает об этом не думать. Просто потому что думать об этом – слишком страшно.
***
- Пожалуйста, - говорит Чарльз. – Друг мой, пожалуйста, остановись.
Он ведь знал, чем всё закончится. Видел, к чему приведет деструктивность Эрика, видел – и боялся признаться в этом себе самому.
Пальцы до сих пор дрожат – проживать чужую смерть, как свою собственную, оказывается слишком больно и слишком страшно.
А ведь он верил, наивный идиот, что сумеет остановить Магнето, потому что если не он – то кто еще?
Себастьян Шоу мёртв, но этого Леншерру уже недостаточно. Никогда не было достаточно.
Эрик молча качает головой. Жест едва заметный, почти невидимый, но Чарльз замечает. Он пытается найти отголоски сожаления в ледяном взгляде и не находит там ничего знакомого, ничего, что он был бы способен понять и разделить с Эриком на двоих. Всё происходит слишком быстро, чтобы запомнить и разложить по полочкам. Корабли, ракеты, испуганные возгласы за спиной, у Мойры сорванный криком голос, а Чарльз чувствует боль Эрика острее, чем свою собственную, потому что вот она, рвется наружу вместе с яростью и злостью, нужно лишь попытаться увидеть.
А потом пуля входит в его тело, и мир взрывается ослепительной, дотла сжигающей вспышкой.
Чарльз слышит крики – то ли чужие, то ли свои собственные, не разберешь, боль такая, что невозможно дышать, и каждый судорожный глоток кислорода до слез жжет внутренности. Вокруг него лица – они расплываются мазками красок на голубом полотне неба, и только одно лицо Чарльз видит четко, но он не хочет, проклятье, он в самом деле не хочет его видеть. Потому что слишком больно – и эту боль нельзя приравнять к физической.
Я ведь люблю тебя, сукин сын, - думает Чарльз. Потому что если это – не любовь, то вряд ли она сильнее того, что разрывает сейчас его сердце на крохотные клочки.
А у тебя когда-нибудь было сердце, Эрик?
Леншерр плачет, гладит его по щекам перепачканными в крови пальцами, и Чарльз понимает – было. Есть.
Мойра задыхается, потому что Эрик не умеет по-другому – ему не знакома сама концепция прощения, и всё, посягнувшее на его собственность, должно быть уничтожено, стерто в пыль.
Это неправильно, и Чарльз вдруг понимает, что противоречий в них куда больше, нежели точек соприкосновения, и он, может, умрет прямо сейчас, у Эрика на коленях, но он должен позволить себе быть жестоким – потому что так надо, потому что иначе просто нельзя.
- Это твоя вина, - говорит он, задыхаясь от боли. И почти не жалеет об этих словах, когда видит, как всё, что было ему дорого, утекает у него между пальцев – они уходят, у Эрика покрасневшие от слёз глаза, а Рейвен уже совсем не похожа на ту маленькую девочку, которую Чарльз много лет назад обнаружил в собственном доме.
Этот выстрел не убил его, вовсе нет.
Он просто не оставил в нем ничего живого.
Глава 3.
В последнее время Чарльз предпочитает держать окна занавешенными. От резкого света болит голова, и тошнота накатывает с новой силой - реакция на лекарства, - так что большую часть суток он проводит в приятной темноте. Но сейчас окно распахнуто, а шторы отодвинуты в стороны. На улице уже стемнело, вечерняя прохлада проветривает затхлый полумрак комнаты, и Ксавье чувствует себя чуть лучше.
- Будешь ужинать, Чарльз? – кричит Хэнк откуда-то с первого этажа. Дверь в комнату Ксавье закрыта, но голос у Зверя громкий, гулкий, и профессор морщится от его грубого звучания.
Есть не хочется, но такие вот ужины в последнее время стали их своеобразной традицией – они мало разговаривают, а если и говорят, то на темы максимально отвлеченные, но всё-таки есть в этих посиделках что-то очень уютное и домашнее.
Это совсем не то, чего Чарльзу хочется на самом деле, но он благодарен Хэнку за попытку.
Он переключает один из множества рычажков в кресле, и то с мягким жужжанием разворачивается в сторону двери и едет к спуску у лестницы.
Кресло – чудесное. С мягкими подлокотниками, удобным сиденьем и удивительно плавным, легким управлением оно в своем роде кажется настоящим шедевром. Хэнк постарался на славу.
Вот только инвалидная коляска от перемены облика быть собой не перестала и не даёт забыть об этом ни на секунду ни Чарльзу, ни собственному создателю. Чарльз хмыкает, рассеяно гладя кончиками пальцев подлокотник, пока кресло съезжает по специально оборудованному спуску между этажами. Прошло не так много времени, мышцы в его ногах еще не успели видоизмениться, и он предпочитает лишний раз не опускать взгляд на собственные колени – слишком обычные, здоровые на вид, как будто он еще может подняться с ненавистного сиденья самостоятельно.
В их обманчиво крепком виде ему не чудится ничего, кроме разочарования.
Понадобится время, чтобы свыкнуться – так твердят ему все вокруг, а Чарльз не может представить, как вообще можно привыкнуть к чему-то подобному.
Строго говоря, у Чарльза нет ни малейшего аппетита, а от одного только вида еды его изрядно мутит, но ужин он не пропускает почти никогда. Просто потому, что не представляет, как еще можно выразить свою благодарность Хэнку, бросившему всё ради ухода за ним, а еще потому, что знает, как Зверь переживает за него, когда он сутками сидит в своей комнате под замком.
- Очень вкусно, Хэнк, - вежливо замечает Чарльз, отрезая от своей порции крохотный кусочек. – Должен заметить, что твои кулинарные таланты растут с каждым днем.
Хэнк только смеётся в ответ:
- Ну, раньше у меня не было возможностей практиковаться. Я ведь практически жил в мастерской. Обедал в кафетерии, ужинал фаст-фудом или еще чем придется. В моей старой квартире и кухни-то не было как таковой.
- Выходит, у тебя прирожденный талант к готовке, - Чарльз сдержанно улыбается. - По крайней мере, от подгорелого омлета к лазанье ты эволюционировал на удивление быстро.
- Рад, что вам нравится. Вы хорошо себя чувствуете?
- Как всегда, друг мой. Прямо скажем, бывало и лучше, но и похуже тоже бывало. Ну а как продвигается твоё исследование?
Хэнк, к его вялому удивлению, от этого вопроса выглядит смущенным. Раньше разговоры о сыворотке – его детище, - вызывали у Зверя приступы несвойственного тому самодовольства. Пускай неудачная с первой попытки, эта сыворотка была гордостью Хэнка, и тот мог говорить о ней часами. А сейчас вот – смущается. Странно.
Ксавье даже не нужно читать его мысли – все переживания и без того написаны у Зверя на лице. Под пристальным взглядом Чарльза Хэнк мнется немного, а потом признается севшим голосом:
- Вообще-то, я хотел поговорить с вами об этом, профессор.
- Так говори, я внимательно слушаю.
- Мне позвонили из Женевы, - признается Хэнк после очередной паузы. Чарльз молчит, давая ему время собраться с мыслями. – Там открывается новый институт генетических исследований, и мне предложили вступить в штат. Они хотят, чтобы я приехал до конца этой недели. У меня будет собственная лаборатория и достаточное финансирование, чтобы продолжить исследование сыворотки, но я…
Чарльз смотрит на Зверя со всей теплотой, на какую способен. Хэнк, милый Хэнк. Он и так сделал уже куда больше, чем Ксавье когда-либо смел надеяться, так к чему вся эта неловкость?
- Последнее, что бы мне хотелось бы сделать, - говорит Ксавье негромко. – Это запереть тебя здесь в четырех стенах. Я рад за тебя, Хэнк, правда. Уезжай. Со мной всё будет в порядке, ты же понимаешь.
Зверь не понимает, конечно же. Потому что не может быть в порядке человек, неспособный самостоятельно принять душ, съездить за покупками или просто переодеться быстрее, чем за полчаса с лишним. Трех месяцев хватило, чтобы заново научиться этим и многим другим вещам, но это всё еще неловко, долго и выводит из себя осознанием собственной беспомощности. Черт возьми, Чарльз бы даже не мог сам посещать уборную, если бы Хэнк не оказался достаточно тактичен, чтобы заняться этой проблемой сразу после переделки инвалидного кресла.
Но если сейчас упоминать об этом, хреново станет им обоим.
Хэнк достает из кармана небольшой блокнот и протягивает профессору через стол:
- Здесь номера телефонов нескольких агентств по уходу за людьми, у которых… ну, трудности с такими вещами. Плюс – информация, где заказать уборку дома и доставку продуктов на дом. Я взял на себя смелость поспрашивать отзывы и отобрать самые надежные предложения, так что затруднений быть не должно.
- Это очень мило с твоей стороны. Спасибо. Правда, спасибо. Когда у тебя самолет?
- Послезавтра рано утром. Профессор, вы не подумайте, я бы вас не оставил, если бы дело было только во мне, - у Хэнка виноватый взгляд, и через мощную фигуру Зверя сейчас как никогда отчетливо проглядывается тоненький и застенчивый мальчишка-ботаник, покоривший сердце Чарльза с первого взгляда. – Но эта сыворотка… я почти уверен, что если у меня получится, она сможет помочь и вам тоже. Ну, я имею в виду… вашим ногам, понимаете? Её состав должен быть…
Хэнк смущенно, с отчетливым выражением вины на пугающем зверином лице, расписывает свои задумки по усовершенствованию старого материала для сыворотки, но Чарльз слушает его невнимательно, вполуха. Наверное, он просто не верит, что всё может быть так просто, и лекарство сможет вернуть ему здоровые, ходячие ноги. Наука способна на великие свершения, но надо уметь различать реальность и несбыточные фантазии. Хэнк – наивный идеалист, если думает иначе.
Чарльз сам был таким раньше – очень давно, три месяца назад, хотя кажется, что с того времени прошла уже целая жизнь.
Если он чему-то и научился за это время, то лишь тому, что подобные надежды – полное дерьмо.
А дерьма в его жизни и без того предостаточно.
***
Провожая Хэнка, он выслушивает многочисленные инструкции по поводу того, что и как делать в случае поломки автоматики в доме, отвечает на порывистые объятия, от которых трещат ребра, и получает еще несколько бумажек с номерами телефонов – новым номером Хэнка, его секретарши, приемной его института.
Ученик превзошел учителя, - думает Чарльз с невеселой улыбкой. Он ведь сам хотел стать отцом для этих детей. Мудрым, заботливым, понимающим. Как так получилось, что один из них сам пытается его опекать?
Впрочем, Хэнк хотя бы остался жив и остался верен своим идеалам. В отличие от некоторых других.
За Хэнком захлопывается, наконец, входная дверь, и Чарльз, оставшись в пустом коридоре, устало массирует прикрытые веки подушечками пальцев.
И что теперь делать?
Самобичевание – полная ерунда и не несет никакого сакрального смысла, но когда теряешь всё и сразу – это всё, что тебе остается. Ксавье ухмыляется сам себе, вспоминая, как выглядели для него последние три месяца. Эрик, этот эгоистичный сукин сын, ворвался в его жизнь, перевернул там все с ног на голову, заставил его почувствовать себя живым и счастливым, а потом собственными руками разрушил всё и забрал куда больше, чем успел дать.
Но про Эрика лучше не думать.
Что почувствует человек из темной комнаты, впервые увидевший солнечный свет, если снова запереть его в помещении с заколоченными окнами?
Чарльз уверен, что знает ответ.
Он долго и бездумно пьет кофе на кухне, затем листает оставленную Хэнком записную книжку и вчитывается в названия компаний с заметками по бокам: у «Кэролс кэрринг» весьма трепетное отношение к клиентам, а в «Джентл ворлд» заместитель руководителя – мутант, и будет рад помочь «своему» человеку.
Ксавье, по правде говоря, вообще не хочет никому звонить.
Он тянет время до семи вечера. Пытается доказать сам себе, что может обойтись и без посторонней помощи, разбивает губу при попытке принять душ, лезет в шкаф за антисептиком и роняет аптечку на пол, после чего долго не может собрать все рассыпавшиеся по комнате упаковки.
За этот день он несколько раз успевает расстроиться, успокоиться, разозлиться на себя самого, впасть в апатию и снова начать упиваться отвращением к собственной слабости. Поэтому когда кто-то вдруг звонит в дверь, Чарльз чувствует себя уже слишком уставшим, чтобы продолжать этот бессмысленный спор с собственной беспомощностью. Нужно не спорить, а просто преодолевать, верно?
Он выкидывает в мусорную корзину вырванный из блокнота лист с телефонами сиделок и едет в сторону прихожей. Он почти уверен, что на пороге будут стоять очередные религиозные фанатики с брошюрками или, может быть, попрошайки другого рода, падкие на внушительный вид его дома. И если раньше Чарльз не упускал возможности беззлобно подшутить над такими людьми, внушая им чужеродные мысли или отваживая голосами в их головах, то сейчас он слишком устал даже для обыкновенной беседы. Поэтому распахивая дверь, он уже заранее готов попросить незваных посетителей удалиться.
Вот только вежливое «Прошу прощения, но я не собираюсь давать вам денег» оседает у него на языке горьким привкусом, так и не высказанное.
Вместо этого Чарльз молчит. Молчит долго, отстраненно думая, что надо бы, пожалуй, захлопнуть дверь, забаррикадироваться изнутри и больше никогда, никому, ни за что её не открывать.
Но это, конечно же, было бы проявлением слабости. Сейчас не имеет значения правильность происходящего, но Ксавье не хочет делать то, что чуть позже сам же посчитает недостойным. И потому спустя нестерпимо долгую паузу (лишь бы ты сам сказал что-нибудь, дьявол, откуда мне знать, что ты вообще настоящий) Чарльз говорит:
- Здравствуй, Магнето, - и не узнает собственный голос.
Эрик всё такой же. Человек из его снов, высокий и широкоплечий, с внимательным, умным взглядом. Нет шлема и черно-желтого костюма, как в ночных кошмарах Чарльза, но вот глаза – глаза точно такие же. Ясные, смотрящие жестко и невозможно открыто.
- Я могу зайти? – спокойно интересуется Леншерр, и от этой невозмутимости в его голосе Чарльз наконец-то выходит из ступора. И правильность происходящего очень быстро перестает его волновать.
- А не отъебался бы ты? – он говорит это на выдохе и пытается захлопнуть дверь, но та застывает, не сдвинувшись ни на дюйм. Чарльз стискивает зубы. Очень хочется дать этому гаду по морде, а еще в груди всё сдавливает, так, что больно дышать.
- Я хочу зайти, Чарльз, - всё так же хладнокровно качает головой Леншерр. – И я зайду. Но лучше пропусти меня сам, прояви благоразумие.
Он говорит очень сдержанно и чеканит каждое слово. От звучания его голоса по спине невольно бегут мурашки, бегут – и замирают внизу позвоночника, где нет уже ровным счетом никакой чувствительности. Это отрезвляет куда сильнее злости при виде прошлого, незвано объявившегося на пороге, и Чарльз безразлично пожимает плечами.
- Говори, что хотел, и проваливай.
Эрик проходит в коридор между его креслом и стеной, едва вписываясь при этом в тесный зазор. Благо ему хватает такта не применять силы и не отодвигать коляску в сторону.
Только тут Чарльз замечает объемную дорожную сумку, свисающую у Леншерра с плеча. Эрик следит за направлением его взгляда, но объясниться не успевает – Чарльз уже холодно кривит губы:
- Да ты, как я погляжу, всё так же самонадеян.
- Я собираюсь остаться с тобой.
- И с чего ты, позволь спросить, вдруг взял, что у тебя получится?
- Тебе нужна помощь, - Эрик пожимает плечами и как будто совсем не обращает внимания на злой отблеск в глазах бывшего друга, - и я собираюсь помочь. Так что да, я остаюсь. Можешь не говорить ничего, я знаю, что ты против, просто это уже неважно - он вдруг порывистым жестом опускается на колени, и его лицо оказывается совсем близко к лицу Чарльза. Дьявол, Эрик всё так же красив, как и раньше, целую жизнь тому назад, разве что сеть незаметных прежде морщинок на его лице стала чуть глубже. Чарльз невольно задерживает дыхание из-за трепетной осторожности, с которой Леншерр убирает с его лба за ухо прядь отросших волос, и изо всех сил старается не измениться в лице.
У него, кажется, ни черта не выходит, и Эрик добавляет, чуть помедлив:
- Я многое понял, Чарльз. И, знаешь, я очень по тебе скучал.
Тогда Чарльз сильно, до обжигающей боли в костяшках, бьет его по лицу.
Спустя пару минут Эрик уже стоит в гостиной и зажимает салфеткой кровоточащий нос. Чарльз смотрит на него молча – злости, излитой, почти не осталось, и её сменила глухая, давящая усталость. Черт, это так просто: внушить Эрику, что тот никогда здесь не был, что не знал Чарльза, что ни в чем перед ним виноват, и пусть уходит без оглядки. И не будет уговоров, бессмысленных споров, упреков, не будет всей этой неловкости, и Чарльза не будет кидать в жар от одного только взгляда бывшего друга, которого он должен, по идее, истово ненавидеть.
Но это не выход, думает Чарльз. Не так. Не с Эриком.
Да и ненависти, если разобраться, в нем никакой нет. Есть злость и обида – в том числе на самого себя, потому что не удержал, не сумел исправить, хотя прекрасно знал, к чему всё идет, - а еще разочарование, глупое, потому что он сам прогнал Леншерра в тот день на пляже. Только едкое «если бы» всё равно вгрызается в сердце, потому что: а если бы Эрик его не послушал? Если бы остался? Если бы понял, что еще не всё потеряно, и еще можно поговорить, понять, исправить?
Теперь уже – вряд ли.
Но если бы?
Салфетка в руках Эрика окрашена алым, а сам Леншерр кажется абсолютно невозмутимым. Возможно, ожидал чего похуже. Наверное, Чарльзу в самом деле не стоило пускать его даже на порог.
Эрик Леншерр – убийца, бескомпромиссный и жестокий. Он живет и дышит войной, и Чарльзу тяжело сопоставить эту весомую, слишком яркую грань его личности с тем, как важно для Эрика оказалось его прощение.
Он упрямо смотрит куда-то мимо Леншерра и делает вид, будто всё в порядке. Ему до сих пор страшно поверить, что Магнето в самом деле вернулся. Этот страх иррационален, но избавиться от него не выходит. Выглядит это, наверное, жалко.
- Успокоился? – интересуется Эрик, удостоверившись, что размахивать кулаками Ксавье больше не намерен. – Хорошо. Теперь слушай. Я не уйду, Чарльз, даже не надейся. Можешь думать обо мне что хочешь. Можешь ругаться, кричать или снова пытаться драться – видит бог, я это заслужил, но я останусь с тобой и всё исправлю. Я помогу тебе, если ты позволишь.
Ксавье всё же переводит на него взгляд.
- О, ты мне уже помог, - смеется он. – Так помог, что вспоминать страшно. И поможешь еще больше, если снова и окончательно свалишь из моей жизни.
- Тебе нужна помощь, Чарльз. А мне нужен ты. Не отрицай, ты сам прекрасно знаешь, что я прав.
- Твои нужды меня не заботят. А мне от тебя нахрен ничего не нужно.
- Ты не справишься один.
- Так ты у нас теперь сестра милосердия? Приходишь на помощь всем страждущим или только тем, кого добить не успел? – Чарльзу кажется, что его голос вот-вот сорвется, но слова звучат, вопреки ожидаемому, глухо и тяжело, – премного благодарен, у меня есть Хэнк, и он вполне в состоянии помочь мне со всем, с чем я не справляюсь сам. Так что если у тебя в твоей гребаной сумке случайно не завалялась пара ходячих ног – проваливай отсюда прямо сейчас, или мне придется применить силу. Я, может, и калека, но вот это, - он прижимает пальцы к виску. – Всё еще при мне.
Эрик только подается вперед, чуть прогнувшись в пояснице, и легко щурится:
- Хэнка здесь нет. Я же не идиот, Чарльз. Хочешь использовать силу – давай, не тяни. Сопротивляться не стану.
Однажды Чарльз уже видел такого Эрика. В вечер их знакомства, когда он, как последний придурок, прыгнул в ледяную воду за парнем, готовым умереть ради одной только идеи отмщения. Они целовались в этой же комнате, на этом же диване. Руки Эрика были у него под футболкой, его губы покрывали лицо Чарльза поцелуями, а сам Ксавье сжимал сильное, гибкое тело в объятиях и, как сейчас, не мог поверить, что это действительно происходит.
Чарльз помнит этот вечер с удивительной четкостью, до мельчайшей детали, и в то же время так, будто это было не с ним.
Тогда всё закончилось неловко и скомкано, едва начавшись. Между ними всё могло сложиться иначе, останься он тогда, но Чарльз почему-то отказался, струсив.
Дурак, конечно. Хотя черта с два теперь разберешь, какие из ряда его решений были правильны, и какие - обернулись самой главной его ошибкой.
- Ты без шлема, - в конце концов замечает Чарльз со всем возможным безразличием.
Леншерр кивает:
- Он мне не нужен.
- В самом деле не боишься, что я залезу в твою голову? – и криво усмехается, потому что это ему, говоря по правде, нужно бояться: после убийства Шоу, этой невыносимой боли, после монеты, медленно проходящей через еще живой мозг.
- Боюсь. То есть… мне не нравится сам факт того, что ты в любой момент можешь перевернуть всё в моей голове, но я тебе доверяю. И если ты считаешь, что в моих мыслях есть что-то, что тебе следует увидеть – начинай хоть сейчас. Не смотри так, мне действительно нечего от тебя скрывать, - в интонациях Леншерра пробивается что-то судорожное, резкое, и Ксавье отстраненно этому удивляется, хотя удивительного здесь, на самом-то деле, мало. – Я в самом деле хочу всё исправить, Чарльз. Очень хочу.
Всё это смахивает на дурной сон. Один из тех, в которых взгляд у Магнето жесткий и злой, и ракеты замирают в воздухе за секунду до смерти, и Эрик не задумываясь меняет всё то, что Чарльз так хотел ему дать, что уже успел дать, на пустую возможность отмщения.
В этих снах Чарльз за разом смотрит Леншерру вслед, зная, что они наконец-то достигли точки невозврата. Но Эрик снова здесь, он точно такой же, каким был до произошедшего на пляже, и это кажется Чарльзу чудовищной, невыносимой ложью.
Будто бы точку невозврата можно было так просто стереть с уже заполненного листа.
- Почему ты никак не можешь понять, что исправлять уже нечего? Эрик – вот он еще мог всё вернуть, но моего друга Эрика Леншерра больше нет. Ты, - Чарльз борется с искушением устало прикрыть глаза. – Ты, Магнето, уничтожил его, сожрал с потрохами. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, ни разговаривать с тобой, я не хочу тебя. Я…
- Ради всего святого, Чарльз, не истери. Я надеялся на конструктивный диалог, а ты...
- Какого хрена ты вообще на что-то надеялся? Мы общались чуть дольше недели и однажды чуть не трахнулись, а потом ты раз и навсегда похерил мою жизнь и считаешь, будто это дает тебе право на какие-то ожидания?
- Нет, если смотреть на ситуацию с такой точки зрения, - Леншерр хладнокровно пожимает плечами, - ты говоришь, что Магнето так просто взял и разрушил хорошего парня Эрика, который тебе так нравился, но ты не берешь в расчет один важный фактор. До встречи с тобой здесь, - он мимолетно касается ладонью груди прямо напротив сердца, - Был только Магнето. Ты сам видел, каким он был. Полусумасшедшим, помешанным на мести и жаждущим разрушения больше, чем мира. Это ты создал меня, Чарльз. Я не пытаюсь переложить на тебя всю ответственность и не говорю, что тебе было под силу сотворить из меня гребаного наивного миротворца, но тот Эрик Леншерр, каким я стал рядом с тобой, был гораздо лучше прежнего. Ты всегда недооценивал силу собственного влияния, друг мой. Мы могли закончить всё вместе. Этого всего могло не произойти. Мне жаль. Чарльз, слышишь, мне правда жаль. Нам с тобой просто… не хватило времени.
- Наше время уже давно вышло, Эрик, - говорит Чарльз и опять не узнает собственного голоса.
- Я добуду нам новое, - и Леншерр, будь он проклят, улыбается. Той самой улыбкой, от которой у Чарльза всегда кругом шла голова. Той, в которую он влюбился тогда, полгода назад, и которую так упорно пытался забыть. – Вот увидишь. Столько, сколько будет необходимо, и даже больше.
Он подходит совсем близко и вдруг порывисто наклоняется к лицу Ксавье. Тот задерживает дыхание и завороженно смотрит в потемневшие глаза, пока Эрик коротким поцелуем не прижимается на мгновение к его лбу. Леншерр отстраняется почти сразу и идет в сторону лестницы, и уже на середине пролёта оборачивается, чтобы добавить:
- Если понадобится моя помощь – я не собираюсь надевать шлем. Просто позови, – и уходит, не оборачиваясь, на второй этаж.
Проходит еще несколько секунд, прежде чем Чарльз может позволить себе снова начать дышать.
Глава 4.
Засыпает он только под утро. В голове упорно вертятся обрывки ночных кошмаров, кто-то кричит, Рейвен осуждающе хмурит брови, а Эрик жадно, душно смотрит из-под полуопущенных ресниц и вскидывает подбородок, подставляя шею под поцелуи.
Когда Чарльз просыпается, будильник показывает уже двенадцатый час, а в комнате стоит пряный запах какой-то выпечки. В сочетании с ароматом кофе получается весьма аппетитно. Чарльз не помнит, когда здесь пахло так в последний раз – они с Хэнком обычно обходились тостами на завтрак, - и ему не нравятся ассоциации, навеваемые таким домашним уютом, но он решает на всякий случай не делать поспешных выводов. Он и так вчера сорвался – наговорил много того, что говорить не следовало, наглядно продемонстрировал собственную слабость вне физических аспектов, хотя и тех должно было хватить с головой.
Спускаться вниз, где его наверняка ждет Эрик, не хочется. Вместо этого Чарльз уже привычным движением пересаживается в коляску и тащит за собой безвольно висящие ноги. Вчерашняя попытка принять душ закончилась почти полным провалом, но холодная вода отлично приводит Чарльза в чувство, и тот поворачивает коляску в сторону ванной комнаты.
Здравый ход мыслей ему бы сейчас точно не помешал.
Чарльз надеется на собственную врожденную ловкость, окрепшие за эти три месяца мышцы рук и совсем чуть-чуть – на удачу, потому что вчера он уже разбил в этой же ванной комнате губу, и повторять этот подвиг ему не хотелось бы. Не тогда, по крайней мере, когда в доме Эрик.
Спустя пару минут Чарльз уже сидит на полу душевой под ледяными струями. Вода стекает по лицу, не давая раскрыть глаза, и заставляет судорожно ёжиться. Когда от пронизывающего холода начинает сводить мышцы, Чарльз выключает воду и отодвигает двери в кабинку. Коляска стоит совсем рядом, и на первый взгляд дотянуться до неё нетрудно. Ксавье опирается ладонями о подлокотники и пытается подтянуть тело к сиденью.
О том, что он забыл заблокировать колеса, Чарльз вспоминает только когда коляска стремительно катится к противоположной стене и с грохотом бьется о кафельную плитку. Сам он, не удержав равновесия, падает на пол. Опять.
Дьявол.
Левая рука неестественно выворачивается и отдается при движениях резкой болью в кисти. Чарльз, не сдержавшись, позволяет себе громко и от души ругнуться. Только вывиха ему еще и не хватало. Мало того, что он лежит голый, мокрый на холодном полу, с неходячими ногами, так еще и с вывернутой рукой…
Всё катится к хренам собачьим с удивительной скоростью. Уход Хэнка, возвращение Эрика, прижатые к его лбу губы, и всё это в один день, а его собственное тело не годится даже на то, чтобы усесться в долбаное инвалидное кресло.
Он не привык быть слабым, и когда слабость в определенной степени неизбежна, её демонстрация кажется в высшей степени неприятной.
Особенно – тому, кто сделал тебя таким.
Чарльз утыкается лицом в сгиб локтя и глухо, ощущая надвигающуюся истерику, хохочет. Он не перестает смеяться даже когда дверь в ванную распахивается, а сильные руки подхватывают его под мышки и помогают сесть в коляску. Чарльзу холодно, с волос течет, еще вчера разбитая губа саднит, а собственное тело неожиданно кажется ему еще более неловким, отощавшим и непривлекательным, чем обычно.
Чарльз поднимает взгляд на Леншерра, и начинающаяся истерика стихает как-то сама собой.
Эрик срывает халат с настенного крючка и передает Чарльзу в руки, с неожиданной тактичностью отворачиваясь к двери. Ксавье неловко, морщась от боли в запястье, накидывает халат на плечи и кое-как перевязывает на талии. Из-за сидячего положения выходит неудобно, но так лучше, чем сидеть перед Эриком голым – тем более что выражение лица Леншерра кажется очень неоднозначным. Усталым, обеспокоенным, но откровенно злым.
Такого Эрика злить не хочется, и Чарльз неожиданно думает, что дело вовсе не в инстинкте самосохранения.
- Ты идиот, - с ласковой угрозой в голосе говорит Эрик, опускаясь рядом с ним на колени. Его переносица еще чуть припухшая после вчерашнего удара, и это почти заставляет Чарльза испытать легкий укол вины.
Почти.
- Покажи руку, - просит Леншерр, и Чарльз, прикусив губу, протягивает ему ладонь.
Запястье уже начинает опухать, и Ксавье готовится почувствовать боль от прикосновений Эрика, но тот берет его руку на удивление бережно, не причиняя дискомфорта. У Леншерра прохладные пальцы, и их прикосновения к покрасневшей коже успокаивают, дают небольшую передышку.
- Это не вывих, - резюмирует, наконец, Эрик. – Просто растяжение. Плохо, конечно, но поправимо. Где у тебя аптечка?
- В шкафу, в верхнем ящике. Эрик, не нужно, я сам.
- Что – ты сам? – Леншерр смотрит на него, нахмурившись, и под этим взглядом Чарльз чувствует себя слишком глупо и слишком открыто. – Что – ты сам, я тебя спрашиваю? Хватит с тебя, и так уже чуть не убился.
Он уходит в комнату и вскоре возвращается оттуда с медицинскими бинтами в руках. Снова опускается на колени и медленно, со всей осторожностью начинает перевязывать больное запястье.
Перевязка длится долго. Эрик тщательно проверяет каждый оборот, следит, чтобы фиксация была надежной. Чарльз, в свою очередь, не знает куда смотреть, чтобы в очередной раз не встретиться с ним взглядом.
Он не знает, куда исчезла вся вчерашняя злость. Но в то же время ему кажется неправильным, что так и тянет вернуть всё на круги своя – но Эрик здесь, в самом деле заботится о нем, готовит завтраки, пытается всё исправить, и Чарльзу уже не хватает сил злиться.
Он хочет – правда, очень хочет простить. Но вместе с тем боится обжечься снова, и разве это не логично после всего, что с ними было?
Леншерр же его уверток не замечает или просто делает вид, будто всё в порядке. И когда прячет край бинта за перевязь, его ладони опускаются на колени Чарльза и задерживаются там определенно дольше необходимого.
- Завтрак уже давным-давно остыл, - замечает Эрик как бы между прочим. – Ты давно взял за привычку спать до обеда?
Чарльз в ответ слабо улыбается ему и почему-то забывает спрятать улыбку.
***
Проходит всего пять дней, но Чарльз почти успевает забыть, каково это – жить вдали от Эрика Леншерра.
Магнето, надо отдать ему должное, не переступает границ, незримо очерченных Чарльзом, хотя они и не обсуждают рамок дозволенного. Это как условная полоса между ними – с одной стороны прошлое и близкое, хотя прикасаться к нему нельзя. С другой – отвлеченные беседы о вещах, совсем не занимающих их интерес, но помогающие вернуть всё в норму. Настолько, по крайней мере, насколько это вообще возможно. Там - попытки вести себя отстраненно и сдержанно. Эрик помогает Чарльзу менять одежду, но всегда отводит взгляд, если видит, что Чарльз смущен. Он заставляет Чарльза тренировать руки, но оставляет его одного во время занятий. Он больше не смущает старого друга своим присутствием в ванной комнате и создает металлическую конструкцию, позволяющую плотно зафиксировать кресло впритык к двери душевой кабины.
По настоянию Эрика они каждый день выходят на улицу, и когда Магнето ощутимо встряхивает машину хамоватого водителя, не уступившего им дорогу под специальным знаком, Чарльз не может сдержать улыбку.
***
Когда Чарльзу снова снится кошмар, он вскрикивает во сне, и вскоре просыпается от ощущения сильных рук, обнимающих его за плечи. Он утыкается, пряча увлажнившиеся ресницы, в чужой изгиб между плечом и шеей, вдыхает такой знакомый запах и обнимает Магнето в ответ – совсем ненадолго, и быстро разжимает объятия, но Эрик продолжает сидеть у его постели, пока Чарльз, наконец, не проваливается в сон.
Они не говорят об этом, но на следующую ночь Эрик ложится спать в раздвижное кресло в его собственной спальне. Леншерр отворачивается лицом к стене, и Чарльз впервые за много, действительно много недель засыпает спокойно и крепко.
***
Когда Чарльз говорит, что однажды он, быть может, снова заставит Церебро работать, снова открыть школу, на этот раз большую, по-настоящему, Эрик ненавязчиво замечает, что мог бы преподавать юным мутантам иностранные языки. Ксавье очень хочется спросить или хотя бы подглядеть в его мыслях, значит ли это, что Леншерр решил остаться здесь навсегда, но этот вопрос уже за их рамками дозволенного, и он так и не может решиться.
Сам он знает в глубине души, что простил и даже, возможно, понял, но прощение оказывается куда проще принятия.
Ему бы хотелось, чтобы между ними всё было проще, вот только желание упростить ситуацию в прошлый раз обернулось для него полным крахом всего, землетрясением в девять баллов как минимум.
Эрик в свою очередь не спрашивает, что думает Чарльз по поводу этой фразы, и они к ней больше не возвращаются.
***
В первый день Эрик неумело, но очень старательно готовит им ужин, а когда оказывается, что есть эти подгорелые и слипшиеся в невнятный ком овощи невозможно, заказывает на дом пиццу.
- Я редко готовил дома, - смущенно говорит он, расплатившись с курьером, и это выглядит так непривычно и странно, что сердце Чарльза скручивает от невольного приступа сочувствия – он вспоминает, как делил с другом его боль на двоих, вспоминает всё, что видел в прошлом Магнето.
У Эрика не было своего дома с раннего детства, что уж там говорить о семейных ужинах и опыте в подобных вещах.
- Булочки с утра всё равно были отличные, - подбадривает его Чарльз и сам удивляется своей отходчивости.
***
- Я знаю, что пуля в моей спине была лишь случайностью, - говорит Ксавье на третий день во время партии в шахматы. Эрик вскидывает на него изумленный взгляд и стискивает зубы, а фигуры с железной окантовкой расшвыривает в разные стороны. Чарльз смотрит на него открыто и прямо, пока тот не отводит взгляд, чтобы вернуть партию к первоначальному виду.
- Это меняет не всё, Эрик, - добавляет Ксавье, потому что не уверен, понял ли его Магнето в той степени, в которой это было необходимо. А тот, уже снова приняв сдержанный вид, отвечает:
- Но меняет многое.
И профессор с ним абсолютно согласен.
***
- Расскажи мне о Рейвен, - требует Чарльз за завтраком.
Здесь, на собственной кухне, тщательно укутанный в халат и спрятавший бледные, похудевшие ноги под теплый плед, он снова ощущает себя в своей тарелке. Как будто у них с Эриком идет борьба за доминирующую позицию в разговорах, и только сейчас ему удается перехватить инициативу.
Эрик смотрит на него с прохладным недовольством, но после очередного глотка кофе всё же расщедривается на ответ:
- Она жива и здорова, можешь не беспокоиться.
- Подробнее, Эрик, будь добр. Где она? Почему не пришла с тобой? Что с ней было за эти три месяца?
- Ну, Рейвен, - Леншерр откидывается на спинку кресла и смотрит на Чарльза ничего не выражающим взглядом. – Рейвен сильно изменилась, друг мой. Самое удивительное, что мне почти не пришлось прикладывать к этому руку.
- Она… уже убивала? – задает Чарльз вопрос, интересующий его, пожалуй, больше всего остального. На самом деле ему не хочется знать ответа, потому что он уже знает его в глубине души, но что с того?
- Да, - спокойно говорит Эрик. – Убивала. И убьёт еще.
- И ты здесь, конечно же, не при чем.
- Ну почему же, - Эрик пожимает плечами и тянется за очередным тостом. – Я не собираюсь утверждать, что совсем не принимал в этом участие. Но убийство было её личным выбором. Никакого принуждения, никаких попыток контроля. Если так хочешь знать – этот человек заслуживал смерти. Даже, быть может, по твоим идеалистичным меркам.
Чарльз не отвечает и только хмуро глядит на чашку в руках Леншерра. Золотистый узор с толстой царапиной, обнажающей белый фарфор под краской. Любимая чашка Рейвен.
Маленькая девочка с удивительной синей кожей доверчиво улыбается и встряхивает медными волосами. На этой же кухне, так много лет назад. Теперь эта девочка – убийца, он сам искалечен, а мутант, приведший их к этому, сидит напротив и пьет кофе с таким невозмутимым видом, будто всё идет правильно, как и было необходимо.
Что самое страшное – при всём понимании того, что Магнето является по сути своей антагонистом его истории, Чарльз не может избавиться от страха, что тот испарится, опять исчезнет, оставит его одного. Чарльз не хочет терять Эрика снова и уже способен признаться в этом себе самому.
Рейвен он уже потерял – с него хватит.
- Почему она не пришла с тобой?
Его голос предательски вздрагивает, но Эрик – просто невиданный образец тактичности, - в очередной раз притворяется, что не расслышал ничего лишнего. Он продолжает крутить чашку Рейвен в пальцах и на Чарльза уже не смотрит.
- Мы с ней… разошлись, вообще-то. У нас была пара весьма неприятных сцен, и я сказал ей убираться к дьяволу, так что вряд ли она объявится, пока я здесь. Да и без меня тоже, сам знаешь.
- Что еще за неприятные сцены? Вы с ней ведь… - Чарльз морщится, невольно представив Рейвен и Эрика вместе. Уже один тот факт, что она предпочла уйти с Магнето, причиняет боль, но знать, что твоя сестра трахалась с чертовым психопатом, в которого ты, как последний идиот, влюблен… паршиво, это точно.
Хотя и Эрик-то на психопата не тянет. Особенно сейчас, когда так задумчиво размазывает джем по пригоревшему тосту и избегает встречаться с Ксавье взглядом.
Зато сам Чарльз на идиота – вполне.
- Я предпочел бы не говорить об этом, - мягко прерывает его Леншерр. – У тебя была возможность просмотреть нужную информацию в моей голове, теперь же это как минимум неуместно. И я рассказал о Рейвен всё, что тебе следует знать. Просто поверь мне, хорошо?
- А я могу тебе верить?
Чарльз с удовольствием замечает отблеск прежней, такой знакомой улыбки на лице старого друга.
Но улыбка быстро исчезает, и Эрик смотрит ему в глаза, и говорит очень тихо и четко:
- А вот это, друг мой, - он протягивает руку и на мгновение сжимает пальцы Чарльза в своих. – Решай сам.
Продолжение в комментариях.
@темы: всегеи, тварьчество, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом, о добром, мудром и вечном
-
-
12.02.2015 в 04:04-
-
12.02.2015 в 04:12-
-
12.02.2015 в 04:16-
-
15.02.2015 в 23:02-
-
10.03.2015 в 23:37Это прекрасно. Какой дерзкий Чарльз, какой Эрик... Черт, и финальная фраза - это просто
Спасибо, это было восхуительно, я получила огромное удовольствие
и, черт возьми, у вас прекрасный ник
-
-
12.03.2015 в 11:44Шик!)) Чарльз, падающий в ванной. Вечнокрасивый Эрик, жгущий тосты на завтрак. И, конечно, секс с Рейвен в обличии Чарльза
-
-
12.03.2015 в 11:46-
-
29.02.2024 в 04:07Посетите также мою страничку
anotepad.com/note/read/m6mpbatk скачать уведомление об открытии счета в иностранном банке физическим лицом
33490-+