перечитываю я, значит, "По ком звонит колокол" Хемингуэя, и тут оно.

для него был путь во мраке.
беспредельно, безвыходно, вечно никуда.

немного черика в любимых книгах

"Потом был запах примятого вереска, и колкие изломы стеблей у нее под головой, и яркие солнечные блики на ее сомкнутых веках, и казалось, он на всю жизнь запомнит изгиб ее шеи, когда она лежала, запрокинув голову в вереск, и ее чуть-чуть шевелившиеся губы, и дрожание ресниц на веках, плотно сомкнутых, чтобы не видеть солнца и ничего не видеть, и мир для нее тогда был красный, оранжевый, золотисто-желтый от солнца, проникавшего сквозь сомкнутые веки, и такого же цвета было все – полнота, обладание, радость, – все такого же цвета, все в такой же яркой слепоте.

А для него был путь во мраке, который вел никуда, и только никуда, и опять никуда, и еще, и еще, и снова никуда, локти вдавлены в землю, и опять никуда, и беспредельно, безвыходно, вечно никуда, и уже больше нет сил, и снова никуда, и нестерпимо, и еще, и еще, и еще, и снова никуда, и вдруг в неожиданном, в жгучем, в последнем весь мрак разлетелся и время застыло, и только они двое существовали в неподвижном остановившемся времени, и земля под ними качнулась и поплыла".

@темы: Эрик, что ты делаешь?, крошится воздух под потолком

---

один из туров однострочников закрылся, так что украду, пожалуй, своё.
ибо
ПРИШЛА В НОВЫЙ ФАНДОМ
@
ИСПОРТИЛА ВСЁ ТОННОЙ ТУПЫХ ФИЧКОВ

Т21-33 АУ. Безработный Чарльз ищет работу и находит вакансию "Помощник руководителя с расширенным пакетом обязанностей и ненормированным графиком". При встрече с работодателем выясняется, что в услугах обниматора и домашнего психолога нуждается усталый и измученный работой Эрик Леншерр, человек с тяжелым детством и судьбой. Comfort, суровый мужской флафф, ласковый Чарльз.

~1800 слов

***

- Я должен сделать… что? – переспрашивает Чарльз растерянно и хлопает ресницами. Как еще прокомментировать услышанное, он не знает. Компания серьезная, предложение – интересное, и даже зарплата удивительно высока для простого ассистента.
Но «расширенный график обязанностей» он, говоря откровенно, переводил для себя скорее как перспективную многофункциональность своих обязанностей. Он умеет делать неплохой кофе, превосходно ориентируется в дебрях документации, является вполне сносным переводчиком с французского и итальянского языков, да и простой работы на телефоне тоже не гнушается.

Но это уже из ряда вон.

У его потенциального работодателя усталый взгляд и скорбная морщинка между бровями.
- Обнимите меня, - терпеливо повторяет мистер Леншерр. – Перед тем, как взять вас на эту должность, мне нужно удостовериться, что ваши объятия являются в достаточной степени… кхм, утешающими.
- Утешающими, - эхом откликается Чарльз.
- Верно. И уютными. Это очень важное условие, сами понимаете. Без него никак.
Чарльз сосредоточенно кивает. Зарплата здесь в полтора раза больше, нежели в других местах. А у них с Рейвен вскоре заканчивается оплаченный срок аренды, денег больше нет, и ему уже отказали в семи предыдущих конторах.
Поэтому он послушно делает шаг вперед и сгребает будущего начальника в теплые и – насколько это возможно для него, несколько шокированного, - ласковые объятия.

Мистер Леншерр в его руках напряжен, как пружина, и сбивчиво дышит Чарльзу на ухо. Тот почти неосознанно поглаживает его шею кончиками пальцев – о, он действительно хорош в искусстве обнимания, - пока Эрик в его объятиях не расслабляется окончательно.

Когда они отходят друг от друга на шаг, скорбная морщинка мистера Леншерра разглаживается, хотя на лице по-прежнему нет ни тени улыбки.
- Вы приняты, - говорит Леншерр очень серьезно и протягивает ладонь для рукопожатия.

Чарльз не уверен, можно ли считать это поводом для радости.

***

- Ненавижу. Ненавижу, ненавижу, НЕНАВИЖУ, - доносится из кабинета его начальника утробный рёв. – Я УБЬЮ ЭТОГО СУКИНА СЫНА. ДА Я ЕМУ ЭТОТ КОНТРАКТ ЗАСУНУ ПРЯМО В…

Чарльз закатывает рукава и мчится исполнять должностные обязанности.

Эрик стоит у окна и дрожащими пальцами сжимает телефонную трубку. На телефон он смотрит так, будто тот лично перебил половину его семьи, а потом морально над ним же самим надругался.

- Дышите, - говорит Чарльз мягко, забирает у него телефон и подходит еще на шаг ближе. У мистера Леншерра потемневший взгляд, а дыхание сбивчивое и тяжелое. – Дышите, мистер Леншерр, давайте. Вам вовсе необязательно соглашаться на условия Шоу. Уверен, найдутся другие инвесторы. Отдел маркетинга тщательно работает над новой рекламой, просто наберитесь терпения. Себастьян еще локти кусать будет, вот увидите.
Эрик, болезненно морщась, кивает. Он всё еще зол и наполнен яростью, и, когда руки Чарльза обвиваются вокруг его талии, рассерженно пытается его оттолкнуть. Чарльз, наученный горьким опытом, только крепче сцепляет руки и держится за начальника, точно утопающий за соломинку.

Эрика периодически замыкает. Но обнять всё равно нужно. Он же, в конце концов, профессионал.

В конце концов Леншерр действительно выдыхается, упирается лбом в его висок и слабо обнимает в ответ за плечи.
- Вот так, - говорит Чарльз довольно. – А теперь я принесу вам чашечку кофе, вы сядете и спокойно обдумаете, как избавиться от Шоу без лишней агрессии. Хорошо?

Он чувствует слабый кивок, но мистер Леншерр всё равно удерживает его на месте еще добрые две минуты.

Чарльз терпеливо гладит его по волосам и бездумно улыбается в выбеленный потолок.
Его работа с каждым днем нравится ему всё больше.

***

Три часа ночи в ночь с воскресенья на понедельник – не лучшее время для резкого пробуждения и петляния по пустынным улицам в поисках невесть какого ночного клуба, чье название он слышит впервые. Из информации у него – только смс-сообщение с приблизительным адресом, и когда Чарльз все-таки натыкается на подсвеченные неоном двери, то расслабленно выдыхает.

Мистер Леншерр обнаруживается у барной стойки. На нем нет привычного костюма – он в простых брюках и черной водолазке под горло. Он сидит, обхватив голову руками, перед полупустым стаканом, и такой Эрик Леншерр – повседневный, чуть пьяный и на удивление обыденный, - Чарльзу неожиданно нравится.

Да что там: ему вообще нравится Эрик.
Даже так, даже с долбаным ненормированным графиком и такими мутировавшими тараканами в голове, что и дихлофосом уже не перетравишь.

- Добрый вечер, - здоровается он и опускается на соседний стул. Взгляд Эрика коротко мажет по его лицу, и Леншерр слабо улыбается ему одними губами. – Не знал, что вы ходите по таким местам.
- Иногда хочется… разнообразия, - отмахивается мистер Леншерр, и взгляд у него действительно благодарный и потеплевший. – Спасибо, что приехал, Чарльз. Я не ожидал. Но мне очень надо было, правда.
- Это моя работа, - мужественно кивает он, а потом всё-таки улыбается: - И потом – я совсем не против.
- Может, в туалет? – предлагает Эрик и явно смущается собственных слов. – То есть, я хотел сказать, что обниматься здесь было бы неловко. Там и людей поменьше, и вообще…
Таким смущенным он почти никогда не бывает. Обычно Эрик требовательный и жесткий, и если ему не приходится бороться с гневом, то он сам сгребает Чарльза в объятия в нужные моменты, не особо интересуясь его мнением, и издалека это, как кажется самому Ксавье, смахивает скорее на обнимательный акт насилия, нежели на профессиональный контакт.
Сейчас же его начальник не требует – только спрашивает, осторожно и неуверенно.

Чарльз согласно улыбается, и Леншерр одним глотком допивает свой виски, после чего тянет его за собой через весь танцпол, сжимая пальцы на плече.

В туалете пусто, грязно и вообще как минимум неуютно. Но Чарльз всё равно улыбается начальнику мягко и сочувствующе:
- Хотите рассказать, в чем дело?
- Потом, - говорит тот и сдавленно выдыхает, когда Чарльз заключает его в тесное кольцо рук. Губами Эрик почему-то жмется к его шее, словно отвернуться не может, и Ксавье отстраненно замечает, что алкоголем от его шефа пахнет сильнее, чем ему показалось поначалу.
- Давайте, расскажите мне, - подначивает он мистера Леншерра сбивчивым шепотом. – Мне вы можете сказать обо всём. И мы вместе подумаем, как решить проблему, если таковая имеется, или как разобраться в себе, если вам нужна поддержка этого плана.

Дверца одной из кабинок хлопает, и проходящее мимо тело, источая сногсшибательный запах перегара, презрительно булькает:
- Хреновы педики, - и Чарльз отстраненно думает, что двое мужиков, обнимающиеся в туалете ночного клуба, в самом деле выглядят неоднозначно.

Эрик пьяное тело игнорирует, а на вопрос Чарльза отвечает после еще нескольких секунд раздумий:
- Да ничего, в общем-то, не случилось. Просто очень захотелось… - и обрывает себя на полуслове. Чарльз не видит, но знает, что его шеф сейчас недовольно морщится и кусает губы, ругая себе за лишнюю несдержанность.
- Захотелось чего? – переспрашивает Чарльз просто для проформы, потом что ответ по сути своей очевиден.

Но ему почему-то очень хочется, чтобы Эрик Леншерр сказал об этом сам.

- Захотелось тебя, - признает тот, наконец, раздосадовано. – Встретить. Обнять. Ну, ты в курсе, все эти штуки. Я же тебя с самой пятницы не видел.
- Я тоже скучал, мистер Леншерр, - расцветает Чарльз счастливой, пускай и немного сонной улыбкой.

И в этот момент ему кажется, что пьяное тело из кабинки не так уж и ошибалось на их счет.

***

Когда мистер Леншерр хмурит брови, звенит сталью в голосе и смотрит так прямо, спорить с ним почти невозможно.

Пожалуй, если выпустить всех тараканов из его головы, те на чистом упрямстве и неадекватности вполне могли бы завоевать парочку африканских стран. Или куда больше.
Да они вообще могли бы всё, что угодно.

- Я плохо сплю в последнее время, - упрямо повторяет Эрик. – А завтра – важная встреча. Если я не высплюсь, то могу всё испортить.
- Могу вскипятить вам молока, - отзывается Чарльз. Несчастный, растрепанный Чарльз, которого в очередной раз вытащили из кровати в двенадцать ночи и потребовали немедленно приехать к любимому начальству прямо на дом. – С медом. Говорят, хорошо помогает…
Леншерр кривится.
- К дьяволу молоко. Нужно, чтобы ты лег ко мне. В обнимку с тобой я засну куда легче.

Ага, думает Чарльз, разумеется. Кто бы сомневался.
Он приехал сюда, натянув куртку прямо поверх футболки, на ногах у него – мягкие домашние штаны, так что можно не переодеваться, и он глубоко вздыхает, после чего отважно лезет в постель своего начальника.
Эрик сам сгребает его в теплые и уже такие привычные тиски сильных рук, и Чарльз удобно устраивает голову на его широкой груди.
- Могли бы надеть футболку, - ворчит он едва слышно, потому что, честное слово, обнаженный, горячий, восхитительно выглядящий торс Эрика Леншерра заставляет его испытывать сильнейшее желание залезть на пять минуточек под ледяной душ.

Или сразу – шагнуть из окна на двенадцатом этаже.
Потому что – ну как тут сдержаться?

- Не люблю спать в одежде, - легкомысленно отзывается Леншерр. – Она, знаешь ли, изрядно стесняет.
- То есть вы еще и без…
- Ну да.
- Ага. Ясно, - Чарльз пытается отползти чуть в сторону, но начальство, гаденько ухмыльнувшись, крепко переплетает длинные ноги с его ногами и отрезает все пути к отступлению. – Какая чудесная непосредственность. Единение с природой, да? Уважаю.
Начальство глубокомысленно молчит и трется щекой о волосы у него на затылке.

В конечном итоге член у Чарльза стоит, щеки пылают, и он определенно смущен сложившейся ситуацией.

- Доброй ночи, Чарльз, - любезно доносится сверху, и он, закрывая глаза, отчаянно думает о Шотландии.

Пожалуй, пора требовать прибавки к зарплате – в счет потраченных нервов.
Очень большой прибавки.
Просто огромной.

***

- Как насчет перейти от официального контракта, - предлагает Эрик, сидя за своим широким столом и сжимая в пальцах требование Чарльза о повышении заработной платы. – К частному договору? Ты получал бы прежнюю зарплату, но при этом мог бы работать днем дома над диссертацией, и всем было бы куда проще.
- Днем? – переспрашивает Чарльз недоуменно. Мистер Леншерр скалит зубы в улыбке, и это выглядит, если не брать во внимание известную привлекательность, довольно пугающе.
- Считай это переходом на вечернюю смену. И утреннюю. И, что самое главное – ночную.
- То есть вы, - выдыхает Чарльз. – Собираетесь платить мне за сожительство?
Шеф морщится и качает головой:
- Я не совсем корректно высказался, Чарльз. Я не собираюсь... платить тебе. Просто моей зарплаты более чем достаточно на двоих. И твоей сестре можно помогать финансово, если пожелаешь.
- Проще говоря, - Чарльз улыбается, потому что до него, наконец-то, доходит. – Вы предлагаете мне стать вашим бойфрендом?

На лице Эрика – искреннее облегчение от того факта, что до него, тугодума, наконец-то доперло. Он скалится еще шире, и если бы Чарльз не был знаком с ним вот уже полгода, то он бы, пожалуй, искренне решил, что любимый директор вздумал его сожрать.
Но он знает, что такая улыбка для Эрика Леншерра – верх выражения привязанности, и потому радостно улыбается в ответ.

Он подходит к Эрику ближе и тянет его за идеально повязанный галстук, заставляя подняться на ноги.
- Я согласен, - говорит он и лукаво улыбается краешком рта. – Обняться в честь этого не хотите?
- Еще как. Я вообще очень многого от тебя хочу, - заверяет его Эрик Леншерр. Притягивает за талию ближе привычным жестом, пальцами обхватывает острый подбородок. Выдыхает, любуясь.

Чарльз тянется за поцелуем первым, и с радостью обнаруживает, что поцелуи с его начальником еще приятнее, нежели привычные утешительные объятия.
Хотя, казалось бы – куда уж лучше?

Путь к совершенству был для него тернист и диковен. Но приз в конце определенно окупает с лихвой все затраченные усилия.

***

Т21-22. Эрик и Чарльз впервые повстречались в детстве, в концлагере. Совместный побег и последующая жизнь.
идея взята из истории побега Альфреда Вецлера и Рудольфа Врбы из Аушвитца. вообще-то я по ней еще расширенную версию пишу, но получается очень медленно и в действительно большом объеме.

505 слов

***

Рука Эрика в его руке, дождь бьет по щекам, смывает с кожи грязь и пот. Может быть, слёзы тоже, Чарльз не знает, потому что Эрик почти сразу сцеловывает влагу с его кожи, и в этом есть налет дурной драматичности – двое под дождем, рваные поцелуи, а пальцы судорожно сжимают горячую ладонь и дрожат от возбуждения и страха.

- Ушли, - говорит Эрик и скалится болезненной, безумной улыбкой. – Теперь не найдут.

Лагерь остался далеко за спинами, а они еще живы, и они вместе. Иллюзорная безопасность, но это лучше, чем Чарльз мог себе представить.

Пальто слишком тонкое, не по размеру, ботинки жмут, дождь всё так же хлещет, а голова до сих пор раскалывается от запаха табака и бензина. Этой смесью пропитали сваи, чтобы отпугнуть собак, и под едко пахнущим деревом они с Эриком провели целую ночь, пока Чарльз не смог телепатически убедить охрану вывезти сваи за территорию лагеря.

Едкая вонь словно въелась под кожу, и Чарльзу кажется, что он никогда не сможет окончательно от неё избавиться.

Они украли из лагеря одежду, а Эрик сжимает в пальцах там же найденный обрывок карты из какого-то детского атласа.
У них нет ничего, кроме старых голландских ботинок, выцветшей детской карты и друг друга.
Им больше ничего и не нужно.

До границы страны осталось, может, километров пятьдесят или вроде того, и Чарльз едва переставляет ноги – он слишком слаб и уже не чувствует ничего, кроме страшной усталости. Эрик, напротив, шагает резко, порывисто. На его осунувшемся лице – молчаливая решимость и злость.
Сломай ему ноги – всё равно доползет, на локтях, на переломанных костях, на чистом упрямстве. Понадобится – и Чарльза на спине дотащит.

Чарльз старается отвлечься от боли в измученном теле и представляет, что с ними станет через пять, через десять, двадцать лет, когда война останется только в их памяти и на страницах книг.

Преждевременные морщины на лице Эрика, наверное, станут заметнее, а Чарльз будет ласково перебирать пряди его волос с так рано появившимися в них серебряными нитями. Они будут ходить в кино и театр, пить вино в полумраке уютной гостиной, и Эрик будет смеяться над его, Чарльза, шутками, и они будут подолгу играть в шахматы, не говоря друг другу ни слова.
Они будут читать друг другу вслух и оставлять шутливые послания на холодильнике, Эрик будет вжиматься в него горячим телом во сне, и Чарльз будет жить и дышать ради спокойного тепла в его внимательном взгляде.

Они всегда будут помнить, но будут очень пытаться помочь друг другу забыть.

Однажды они возвратятся домой поздно ночью после затяжной прогулки по городу или посиделки в пабе, и Эрик, не дотерпев до квартиры, впечатает Чарльза в дверь и начнет целовать - жадно, душно, пьяно. Потом они завалятся в дом, сорвут друг с друга бесчисленные слои одежды, путаясь в шарфах, брюках, мыслях, и Чарльз поцелует ненавистную татуировку на руке Эрика, чтобы почувствовать на губах привкус табака и бензина.

Всё это будет – обещает себе Чарльз, подставляя лицо под прохладные капли. Будут и прогулки, и секс, и книги с шахматами, и такая любимая улыбка Эрика.

Но сейчас есть только их переплетенные пальцы, дорога, карта и исступленная надежда – одна на двоих.
И Чарльз продолжает идти вперед.

***

Т21-23. Эрик|Чарльз|все. Магнето говорит речь перед мутантами, Профессор ржёт. «Настоящий враг там, на кораблях, и… ЧАРЛЬЗ, ХАРЕ РЖАТЬ!!» H+

~760

***

- Снимите шоры, братья и сестры, - громогласно заявляет Магнето. – Настоящий враг там!

Он летит прямо по воздуху, отталкиваясь от металла вокруг себя – как никогда сильный, могущественный.
Как никогда эффектный.

Пораженные мутанты смотрят на него во все глаза. Союзники Шоу – со страхом, друзья – с непониманием.
У Чарльза дрожат губы. Его увлажнившиеся глаза Эрика даже трогают – приятно знать, что тебя поддерживают до такой степени.

- Низко полетел, - говорит Чарльз сдавленно. – К дождю.

Ну, окей. Перенервничал, думает Эрик. Еще бы, когда столько всего на них свалилось. Пара чашек фиточая, немного медитации, может, даже поздравительный секс для победителя, когда вернутся домой, – и всё пройдет.

- Я чувствую, - громыхает он яростно и пальцем тычет в корабли на воде. – Как их пушки направлены на нас…

Чарльз с хрюканьем оседает на песок.
Болен, - пугается Эрик в первую секунду. А в следующую понимает - да ни черта. Просто идиот.

- Американцы, русские, - он повышает голос и почти срывает горло, пытаясь перекричать сдавленное «выахыхых» у себя под ногами. – ЛЮДИ.
- На кораблях полиция моды, Эрик. Просят передать, чтобы ты сдался добровольно, или им придется открыть огонь. Шикарный шлем, кстати.
- Неимоверно тупая шутка, - хмурится Магнето и с трудом подавляет желание измерить температуру Чарльза. Потому что тот, очевидно, бредит. – Нас же всех сейчас убьют.
- Ну, прости, - примирительно поднимает ладони Чарльз. С его положения на песке это выглядит как полная капитуляция, и Эрик сосредоточенно кивает. – Можешь продолжать вербовать пионеров дальше, я заткнулся. Красные галстуки, кстати, будут?
- Так вот, - Магнето кашляет, прочищая горло. – ЛЮДИ. Они объединены страхом…

Остаток фразы тонет в оглушительном хохоте.

- Я тут вообще-то пытаюсь быть серьезным и спасти нас от неминуемой угрозы в лице… ЧАРЛЬЗ, ХВАТИТ РЖАТЬ.

Чарльз даже не смеется – он рыдает. Натурально так, со слезами. С диафрагмой в клочья.

- Я по утрам свой алый галстук горячим гладил утюгом, - говорит Чарльз сдавленно, - В кино переживал за красных, - он снова захлебывается хохотом и остаток фразы выдает уже через рыдания. - и собирал металлолом…

Пнуть его хочется неимоверно. С другой стороны – если пнуть, то никакого поздравительного секса для победителя дома уже не будет.
Ну, думает Эрик, если нельзя переспорить – можно просто перекричать.

- ОНИ ОБЪЕДИНЕНЫ СТРАХОМ ПЕРЕД НЕИЗВЕДАННЫМ, - орет он на весь пляж, и Саммерс с Банши на всякий случай шарахаются от него в сторону. – НЕАНДЕРТАЛЕЦ В УЖАСЕ, МОИ ДРУЗЬЯ-МУТАНТЫ.
- Милый, на какой распродаже ты откопал этот шлем?
- Чарльз, у тебя какие-то проблемы?
- Прости, но в его вырезе мне чудится нечто фаллическое.

Эрик глядит на него с непередаваемым выражением во взгляде. Под таким взглядом, ледяным, пугающим, кто угодно почувствовал бы себя неловко.

- Я только что человека убил, - ласково напоминает Магнето. Ненавязчиво, как бы между прочим. – И мне понравилось. Может, повторим?
Чарльз мигом принимает серьезный вид и поднимается на ноги.
- Ладно, - говорит Ксавье и отряхивает от песка коленки. – Зато задница в этом костюме у тебя ничего. И вообще я считаю, что ты в шлеме очень симпатичный. Хорошенький такой гомункул.

Эрик чувствует, как целятся в их сторону ракеты, и решает, что с избиением психически нестабильных телепатов можно пока что повременить.

- Их нужно остановить, - говорит он и с удовлетворением замечает понимание в глазах некоторых мутантов. – Пока они не остановили нас.

- Не, ну какая задница! Породистая, упругая! Реет гордо на ветру! А ноги? Это ж не ноги, а два кипариса! Чистый горностай!
- Какие, нахуй, кипарисы, - не выдерживает Магнето и хватает Чарльза за грудки. – Какой, нахуй, горностай?

Ракеты летят в сторону пляжа.
Чарльз рыдает от смеха у него на плече, костюм натирает в самых неожиданных местах, а голову под шлемом печет так, что хоть яичницу жарь.

- Fick dich! Fick dich ins Knie, - с чувством произносит Эрик и прижимает к себе трясущуюся от хохота тушку телепата. И, подумав, добавляет: - Scheissegal. В жопу политику. Горностай, блядь… гомункул…

Ракеты, замерев метрах в ста от пляжа, рушатся в море, и Эрик, схватив Чарльза за плечи, тащит его в сторону бурно растущей зелени.

- Эй, подожди, - кричит ему вслед Рейвен. – А как же мутанты? И кто теперь за главного?

Эрик молча снимает шлем и отправляет его Мистик в руки.

- Ну и правильно, - восхищается Чарльз и отстраненно думает, какой же он всё-таки находчивый молодец. – На твоем лице может быть только один фаллический символ, и он, строго говоря, не символ, а вполне себе реальный объект. Пойдем в кусты, я даже покажу.
- Я тебе сам сейчас покажу, - обещает Эрик и действительно тащит его в кусты. – Ты после моего фаллического символа неделю ходить не сможешь.

Мутанты за их спиной берутся за руки и вместе телепортируются с острова, и Чарльз широко улыбается.
Остановить войну оказалось куда проще, чем он рассчитывал.

И кто после этого скажет, что он не гениальный стратег?


***

Т21-21. Эрик/Чарльз, dark!Чарльз, Чарльз переходит на сторону Эрика на пляже Кубы. Но в борьбе становится кровожаднее самого Эрика. Эрик и боится и не может ему отказать.
не совсем по заявке, конечно, вышло, и вообще ни намека на обоснуй

530 слов

***

- Ты прав, - мягко говорит Чарльз и почти ласково проводит ладонью по волосам обездвиженного Шоу. – Ты прав, друг мой, иногда со злом следует бороться его же методами.

На его лице расцветает мечтательная улыбка. Как будто Чарльз играет сейчас с Эриком в шахматы или пьет с Рейвен чай на собственной кухне, а не собирается убить мутанта-нациста на грани уничтожения человечества.
Эрик не пытается остановить Чарльза – он ждал этого момента слишком долго, чтобы спорить. Так что он протягивает другу ладонь – и тот переплетает с ним пальцы, а потом смотрит ему в глаза и медленно, всё с той же светлой улыбкой на губах подносит пальцы к виску.
В этот же момент к Шоу возвращается подвижность – но она его уже не спасает. Себастьян падает на пол и захлебывается собственным истошным воплем. Эрик смотрит на бьющееся в агонии тело у своих ног и чувствует, как тепло разливается по всему телу. То ли от руки Чарльза в его руке, то ли от истеричных рыданий, всхлипываний, криков Шоу.
Они звучат, точно музыка.
Сладостная, невыносимо приятная.
- Позволь мне убить его, - просит Эрик, но Чарльз только качает головой:
- Еще не время.

Себастьян подносит дрожащие ладони к лицу – по щекам катятся слезы, рот застыл в уродливом крике, - и, кажется, пытается сопротивляться из последних сил, но всё равно упирается подушечками пальцев в опущенные веки и начинает с силой давить на глазные яблоки. Его бьет крупная дрожь; глаза почти сразу лопаются под напором, и пальцы легко проскальзывают в окровавленные глазницы.

Зрелище тошнотворное, и Эрик отворачивается, преисполненный отвращением. Он смотрит на Чарльза – а тот сияет улыбкой, разглядывая рыдающего Шоу с энтузиазмом школьника, впервые препарирующего лягушку.

Чарльз ловит взгляд Эрика, непонимающий, испуганный – и ласково проводит тыльной стороной ладони по щеке Леншерра. Он отпускает Шоу, и тот с приглушенными рыданиями корчится на полу, истекая кровью.

- Давай, - шепчет Чарльз и коротко целует Эрика в краешек рта. – Теперь можешь его убить.

Рейхсмарка послушно входит в голову Шоу, словно нож в масло. Проламывает кости, рассекает мягкие ткани мозга, и Себастьян наконец-то обмякает на полу бездыханный.
Это выглядит именно так, как Магнето представлял себе тысячи раз, вот только удовольствия от убийства уже нет. Нет вообще ничего, кроме горького привкуса на языке и, что куда сильнее - отвращения.

Теперь Эрику страшно.

- Знаешь, я ведь имел в виду не только Шоу, когда говорил о твоей правоте, - говорит Чарльз. Он обвивает руки вокруг шеи Эрика, и тому почему-то кажется, что они по локоть в крови. – Себастьян заслуживал смерти за то, что сделал с тобой, но его методы… были бы действенны. Я впервые увидел всё так кристально ясно. Я больше не буду тормозить тебя, друг мой, я на твоей стороне.
- Это путь разрушения, Чарльз, - качает головой Эрик, чувствуя, как пересыхает в горле, и с трудом подавляет желание отстраниться, когда Ксавье упирается лбом в его влажный от пота висок. – Ты же не создан для войны.
- Вдвоём мы будем сильнее, - горячечно шепчет друг ему на ухо. – Я уничтожу каждого, кто встанет на нашем пути. Я сотру в порошок любого, осмелившегося подняться против мутантов. Вопрос только в том, пойдешь ли ты со мной.

Эрик слабо кивает и целует податливые губы Чарльза, подавшегося навстречу. У него чуть трясутся руки и бешено колотится сердце.

Единственный его страх только что умер у него под ногами и тут же сменился новым.

У его нового страха - синие глаза, и он никогда прежде не видел в них столько жестокости.

***

Т21-29. Фуфловидение (2 сезон, 24 серия, если что). Людей Икс в очередной раз похищают и заставляют сниматься в говнопередачах типа "Дом2" и прочей пурге. Н+
это вообще ни разу не смешно, но я интереса ради посмотрела серию, упоролась в дубощи и просто не могла не

~600 слов

***

- Только дай мне до тебя добраться, урод, - цедит Эрик сквозь зубы. – И я засуну твои щупальца тебе же в задницу.

- Это ваш окончательный ответ? – вежливо осведомляется ведущий. У него длинные фиолетовые отростки по всему лицу, и это выглядит отвратительно.

Эрик неласково скалится.

На его счетчике осталось всего двадцать пять баллов, и он не уверен, что произойдет, когда их количество упадет до нуля.
Судя по сочувствующим взглядам других игроков - ничего хорошего.

- Увы, ответ неверный, - улыбается щупальцелицый. – Завоевание империй Дорри и Манэво произошло в 4752-м цикле от Великого Правления.

Женщина (предположительно это существо является самкой) рядом с ним закатывает глаза и осуждающе покачивает головой, удивляясь то ли его тупости, то ли наглости.

Эрик уже и не помнит, когда ему в последний раз так сильно хотелось убивать.

***

Когда Логан видит двух симпатичных барышень вполне человеческого вида (ну подумаешь, четыре груди вместо двух) у своего кресла, он почти успевает поверить, что его дела не так уж и плохи. Даже несмотря на толстые стальные оковы и кляп во рту.

Надпись на стене не на английском, но её перевод услужливо транслируется в мозг.
Шоу «Преображение».
Ну, пиздец. Приплыли.

- Сколько волос на теле, - изумленно говорит одна, и Росомаха польщенно кивает – действительно, тестостерон, мужественность, смотри сколько захочешь, детка, можешь даже потрогать - и потому упускает момент, когда на грудь ему лепят широкую полосу бумаги.

Свою ошибку он осознает парой секунд позже – когда девушка хватается за край этой полоски и резко отрывает от кожи.

Сдавленный рёв Логана можно услышать, наверное, даже в нескольких милях от этой комнаты.

Нежно-розовый островок безволосой и девственно гладкой кожи жжет так, что Логан непроизвольно выпускает когти, которые тут же становятся предметом бурной женской дискуссии. Женщинам Джеймс не доверяет, этим двум – тем более, и вслушивается с нарастающей паникой.
- Ужасная прическа! А эти бакенбарды? Думаю, ему подошла бы длинная, под брови, челка…
- Точно! И волосы можно выкрасить в персиковый цвет, и когти под тон.
- Бакенбарды – выщипать!
- Мы сделаем из тебя сладенькую конфетку, милый, - щебечет девушка и ласково хлопает его по дергающейся в нервном тике щеке.

«О, женщины, коварные создания», - думает Логан и пытается вывернуть кисть так, чтобы перерезать когтем сталь на запястье.

***

- Да вы охренели, - говорит Чарльз, поняв, что его телепатия здесь заблокирована.

Откуда-то издалека, из соседней студии, раздается приглушенный вопль, в котором Ксавье распознает Росомаху.

- А новенький дело говорит! Охренел ты, Гас.
- А новенький пусть заткнется.
- За собой бы сначала проследил. Зачем ты трахался с Лэззи?
- Она сама предложила.
- У неё есть парень!
- Вот его и спрашиваете.
- А что думает новенький?
- Где мои друзья? – беспомощно вопрошает Чарльз. – Серьезно, с ними всё в порядке?
- Увидишь их по телевизору после лобного места. А сейчас мы обсуждаем Гаса, - делает страшные глаза ведущая проекта. – И его отвратительное поведение. Не отвлекайся.
- А что они будут делать в телевизоре? – не врубается Чарльз и чувствует – нихрена хорошего.
- Ну, тот сердитый высокий парень, говорят, вдрызг проигрался на викторине «Правда или танец» и теперь должен исполнить на камеру любой национальный танец своего народа. С какой он, кстати, планеты?
- Эрик еврей, - говорит Чарльз и преисполняется ужасом. Словно в плохом кино, на лобное место вдруг огромными скачками откуда-то со стороны вылетает Логан.

На Росомахе нет одежды, на волосатой груди зияет гладко выбритый кусок кожи, а два когтя выкрашены в нежно-персиковый.

Судя по крикам и топоту, за Логаном гонится вооруженная охрана, но Чарльз всё равно счастлив его видеть.

- Надо спасать Эрика, - говорит он и мысленно добавляет: «И эту Вселенную».

Потому что та очень навряд ли переживет Магнето, танцующего Хава Нагила.

***

@темы: всегеи, тварьчество, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом

---

надо идти на запись до этого семестра. сегодня последний день, и идти надо прямо сейчас, чтобы не попасть в гигантскую очередь. но я до смерти боюсь злой пани Кохоутовой в деканате и не хочу никуда идти с моими двумя несданными предметами, за которые мне непременно открутят голову. ну вот не выношу я, когда на меня кричат. когда кричат близкие - возмущаюсь, теряюсь, но могу ответить. а вот когда орут незнакомые, да еще и вышестоящие - это для меня неистовый адъ.
что примечательно - стоя в толпе и слушая её вопли, ты каждый раз наивно надеешься, что к тому времени, как подойдет твоя очередь, она уже охрипнет и перестанет быть такой пугающей.

но голосовые связки этой женщины наделены поистине удивительной силой.
она не хрипнет никогда. увы.

короче говоря, сидеть в универе возле лабораторий, жевать куриные багетки и строчить с ноута очередную кинковую порнушку на фест и пофиг, что моей нц-ой только бабушек на лавочках распугивать вместо того, чтобы заняться делом и спокойно поехать домой - бесценно.

нельзя быть такой трусливой и бегать от всего на свете - скажете вы.
а я отвечу, гордо глядя в собственное будущее, где Кохоутова откусывает мне голову и вешает на стенку в качестве охотничьего трофея:


апд: удивительно, но на меня ни разу не повысили голос. зато ласково и очень тихо сказали, что они бы на моем месте особо не рассчитывали попасть на следующий год без перезаписи этого, потому как следующая сессия будет еще более пиздецовой, и с двумя пересдачами сдать ее почти нереально.
лучше бы наорала.

@темы: грязными ботинками да по быту, Я надеюсь, ты проглотила енота, и он медленно, но верно прогрызает себе дорогу наружу.

---

котики, нет ли среди вас кого-то со знанием немецкого и желанием немного помочь?
пишу фик, в котором есть пара фраз на немецком. они вроде как важны для сюжета атмосферности, так что налажать с ними не хотелось бы, и в гуглтранслейт я по этой же причине боюсь лезть.
ежели таковые котики найдутся - в умыл, пожалуйста. с меня тонна благодарности и любви
и на всякий случай должна предупредить: фразы достаточно кинковые. не совсем нц-а, но из разряда dirty talk
заранее спасибо

---

дайте мне лом и оставьте с ней наедине. она не раздражает меня в целом, но после некоторых фраз желание убивать перевешивает привычную миролюбивость. даже когда посыл не против меня. даже когда просто спрашивают моего совета.

Фассбендер с бородой похож на потрясающе обаятельного ирландского бомжа, МакЭвой - просто охуителен голубые глазоньки, аняня, блин, что со мной

"цветы для Элджернона" не могу дочитать уже почти три месяца. читаю дозировано, несколько страниц в неделю - мой эмоциональный предел. потому что книга известная, и её концовку я знаю давно - и именно она теперь не позволяет мне двигаться дальше. вообще плохо переношу эмоционально тяжелые книги, но именно в них, когда перестаю, наконец, утопать в слезах по прочтению, влюбляюсь всей душой. вот "восьмигранник" Кортасара, к примеру. перечитываю в приступах мазохизма. умываюсь при этом рыданиями, страстно кусаю киндл за уголок и съедаю половину собственного шарфа - но остановиться уже не могу.

еще дочитала, наконец, "лабиринты Ехо". с трудом уловила момент перехода простой и легкой истории, которую читала с целью морально расслабиться, в бесконечный поток страдания и слез грусти.

сэр Джуффин, вы разбили мне сердце. вы сделали всё правильно, но мне всё равно очень хочется укусить вас за нос, да побольнее.

@темы: о добром, мудром и вечном, грязными ботинками да по быту, Я надеюсь, ты проглотила енота, и он медленно, но верно прогрызает себе дорогу наружу.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ааааа

@темы: видео, лолище, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом

---

што

под кат, ибо жесткач ъ_ъ

никогда не думала, что скажу это, но бедные гуси. тупые люди.

@темы: Я надеюсь, ты проглотила енота, и он медленно, но верно прогрызает себе дорогу наружу.

---

*слегка ору*
ладно, это не смешно, но это смешно

iamrickgrimesmissinghand:

@темы: лолище, плохо, плохо быть задротом, дэрил ест белку

---

нужно больше ванильных постов!

я просто тихо посижу тут и поумираю.

chookier:

@темы: всегеи, котики, Эрик, что ты делаешь?, крошится воздух под потолком

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

меня уже несколько дней не отпускает идея АУ по ходячим мертвецам, где Эрик Леншерр!губернатор/Чарльз Ксавье!Андреа хотя только по сюжету, и вообще что-то среднее между Андреа и Милтоном
вот только представьте:
Эрик Леншерр - губернатор Вудбери, небольшого городка-убежища для выживших в эпицентре зомби-апокалипсиса. он жесток, безжалостен, психически неуравновешен, обладает явными лидерскими качествами и весьма умен.







Вудбери уже много месяцев выживает за счет вылазок и уничтожения других групп выживших. обнаруженных поблизости людей вырезают без малейшей жалости - таким образом Вудбери может не опасаться нападения извне и обеспечивает себя запасами еды, медикаментов и оружия. жители города ничего об этом не знают - нападения происходят скрытно, под руководством Эрика, и производятся всего несколькими доверенными людьми.
апокалипсис продолжается, зомби повсюду, Вудбери разрастается и процветает. и однажды во время очередной вылазки люди Эрика находят в лесу Чарльза и Логана. Чарльз ранен/болен и долго в таких условиях не протянет, Логану приходится тащить его на руках, чтобы хоть как-то уходить от больших скоплений ходячих. при этом он сам страшно рискует, но Логан - такой Логан, и Чарльза ни за что не бросит. потому что Росомаха у нас - Мишонн, да. *о*



вообще я Чарльза как Андреа во многом не вижу, так что он - что-то среднее между ней и Милтоном. он талантливый ученый, отлично образованный, противник насилия и вообще хороший парень, хотя почти не способен выживать самостоятельно.




Эрик решает, что они не опасны, но могут быть полезны для Вудбери, и приглашает их остаться. Росомаха с Эриком, правда, сразу не находят общий язык, но Чарльз, покоренный тем, как Леншерр собрал вокруг себя людей и поставил на ноги целую общину, уговаривает Логана остаться.

им находят работу на благо города, Чарльза отпаивают виски, игры в шахматы, разговоры о выживании и сохранении чистоты и качества своих убеждений в условиях апокалипсиса, все дела. между ними всё закручивается очень быстро и просто. Чарльз влюблен и пребывает в полном восторге, Эрик заворожен, а Логан, недовольный возникновением у Чарльза привязанности к Леншерру, продолжает выискивать информацию.
и, в конце концов, находит её. и раскрывает Чарльзу глаза.

вот только тот уже успел полюбить Эрика и верит, что его еще можно изменить и спасти. тогда Росомаха, окончательно обозлившись, всё же уходит.



Эрик пытается выследить его и убить раньше, чем Логан присоединяется к новой группе выживших. но Росомаха всё-таки успевает сбежать.
от группы, к которой присоединяется Логан, в результате несчастного случая несколько месяцев назад и отбился Чарльз перед тем, как они познакомились. это, скажем, Хэнк, Скотт, Шторм, Джин, Китти и Роуг, Дрейк, Уоррен. Губернатор намеревается эту группу уничтожить, потому что те могут быть опасны, а еще потому - что прикрывают Логана. Чарльз, поняв, наконец, как жесток на самом деле Леншерр, делает всё, чтобы остановить его - потому как он единственный, кому Эрик всё еще доверяет.

и сцена с побегом из Вудбери, чтобы встретиться со старой группой и просить их замять конфликт, и Чарльз, в какой-то момент даже думающий, что ему следовало бы убить Эрика, но даже не поднявший на него пистолет, и снова побег - и Эрик, преследующий его по лесам, чтобы потом схватить в охапку и насильно увезти обратно в Вудбери. только чтобы без пыток и смертей в конце







Я БЫ ПОЧИТАЛА

возможно, однажды я даже научусь писать фики так, чтобы мои собственные глаза после их прочтения не кровоточили - и тогда я бы с радостью это написала.
но что-то мне подсказывает, что этот день наступит еще не скоро

@темы: котики, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом, иногда мне кажется, что он выращивает дома коноплю, и та периодически горит (с), шелдон купер не сумасшедший, его мама делала тесты

---

интерстеллар

жаль, что в Чехии не принято крутить кассовые фильмы в аймаксе по второму и третьему кругу.
потому что мне безумно, до подгибающихся коленок хочется снова пойти на Интерстеллар, и не просто посмотреть онлайн, а чтобы на гигантском экране, чтобы с непередаваемой мощности и чистоты звучанием.
почти уверена, что летом его прокрутят заново в аймаксе в Уфе, но это не то. не хочу с дубляжом. хочу снова в оригинале, с голосом Макконахи и "do not go gentle into that good night" в сочетании с невероятным зрелищем.

помню, как сидели потом с Юлей в соседней багетерии - на улице ночь, мы обе зареванные, с опухшими носами, и я пытаюсь объяснить ей временную линию фильма, а потом мы опять вспоминаем "because my dad promised me", и снова ревем.
и во второй раз ревела. в третий, наверное, не буду, но так и вся красота этого фильма не в драме.

на мой взгляд, научности Интерстеллару всё же недодали - я по отзывам ожидала полного отсутствия сомнительных для обоснуя моментов, - а финальная сцена с Мерф в конце была очевидным выдавливанием слезы из зрителя.

но я всё равно полюбила его всем сердцем.

@темы: о добром, мудром и вечном, крошится воздух под потолком

---

я в курсе, что однажды, очень давно, я уже постила эту картинку
НО
завтра последний экзамен, который просто упалотжалсяумер, и первый день нового семестра, всего две пары, зато какие - химический инжиниринг и аналище аналитическая химия, и уровень безысходности ЗАШКАЛИВАЕТ
зато во вторник только одна пара по фармакохимии, хоть и трехчасовая, а среда выделена под лабы, и если я буду молодец, то расправлюсь со всеми лабами уже за первые семь недель, и оставшуюся половину семестра буду свободна как ветер. и вообще мне повезло, что не пришлось в этом семестре тратить кучу времени на то, чтобы наклепать себе удобное расписание и переводиться к другим преподавателям с более высоким рейтингом в более удобное время - обычно это муторно, и пары так или иначе перекрываются. в этот раз мне сразу всё сделали красиво, аккуратно, к хорошим преподам и, главное, каждый день я учусь с восьми и без окон, а это значит, что заканчивать буду уже в 12-13 часов, самое позднее - в 15. ну, хоть какие-то хорошие новости.
а экзамен завтра надо сдать.
потому что если придется перезаписывать и учить заново - я просто психану.

и пикча, собственно

@темы: грязными ботинками да по быту, Я надеюсь, ты проглотила енота, и он медленно, но верно прогрызает себе дорогу наружу.

---

для Димы.

Тед/Робин, и я категорически не умею писать гет, но

~900 слов

***

Спустя столько лет, спустя целое море из лоскутов памяти, обрывков прошлого, плохих и хороших, правильных, безумных и скучных, вообще любых, она заново спрашивает себя: кто же ты такой, Тед Мосби?

Этот вопрос уже десятки, сотни раз оседал на языке горечью, кружил в голове, не давая уснуть по ночам, заставлял копаться в себе снова и снова. Но впервые она собирает в мыслях их полный образ, все годы, их прошлое, которое не вместить в полноценный роман или кино, потому что не бывает таких книг и таких фильмов. Ну кто захочет читать о них или смотреть - на нелепых, смешных и запутавшихся, в круговороте событий, воспоминаний и этой странной то ли любви, то ли дружбы, то ли просто – притяжения, которое не разорвать?

Лицо Теда светится лучшей улыбкой на свете, и он кажется таким родным, близким и красивым с этой радостью, с этим взглядом человека, прошедшего тысячи миль, чтобы найти ту самую, стоящую перед ним в белом платье, что Робин смотрит на него, чувствуя, как все правильные и нужные слова встают в горле комом.

Тед женится, и после свадьбы она забивается в угол кровати и пачкает наволочку подтеками туши. Плакать старается тихо, чтобы не услышали, не узнали, но всё равно срывается раз за разом на скулеж, отчаянный, и ничего не может с этим поделать.
Она не привыкла плакать. Она, черт возьми, слишком сильная и слишком часто проходила через всё это, чтобы сейчас оплакивать несбывшееся и потерянное, но здесь и сейчас позволяет себе сорваться. Потому что так – нужно. Потому что без этого ничего не получится.
Следующим утром она обнимает Трейси, смеется вместе с Барни и Тедом над Маршалом, болтает с Лили черт знает о чем, и всё, честное слово, в полном порядке.

Так кто же ты для меня, Тед Мосби?

Теплая улыбка и кольцо его рук, растрепанные волосы с запахом её геля для укладки – серьезно, Тед, купи уже собственный, или я повешу замок на шкафчик в ванной, - домашние штаны и серая футболка, «Вы знакомы с Тедом?», губы – мягкие, и в груди щемит болезненно и дрожаще, когда этими губами он едва ощутимо касается её щеки.

Тед – сутуленные плечи, когда он ёжится, продуваемый всеми ветрами на крыше, с этой дурацкой табличкой на шее, звенящая боль в его голосе, карие глаза, в них – лето, тонкое одеяло, поцелуи, и ему плевать, что он заболеет, если будет так часто целовать её, простуженную, и ладонь в ладони, а руки у Теда всегда теплые, даже если зима, даже если стужа, и он отдает ей свои перчатки, чтобы согреть онемевшие пальцы.

Тед – последний вопрос посреди гостиной, и у неё дрожат руки, а он кажется треснувшим, надломившимся, кажется, тронь – и сломается, и ей хочется разреветься, точно глупой девчонке, на его плече, и она ненавидит себя за то, что не может сказать ему «да».

Тед – это синий французский горн, долгие годы, целая жизнь, танец дождя и волосы, промокшие насквозь, и даже на его губах это щемящее, невыносимое счастье можно почувствовать на вкус, Тед - это когда больно дышать, и тихий смех в его объятиях, его пальцы, гладящие её по волосам, его тихий голос, его признания, его огромное сердце, слишком большое и сильное, слишком горячее, чтобы ей, маленькой, спрятавшейся в уголках его болезненной и горькой улыбки, было не стыдно там оставаться.

Тед – рождественская ёлка, огни на стенах и AC/DC, и плевать, что у неё не будет детей, плевать, что мужчина, которого она любила, не смог её такую принять, Тед – рядом, он принимает и примет всегда, что бы с ними ни стало, и от него пахнет корицей и виски, он прижимает её к груди так сильно и так надежно, что можно отпустить себя и захлебнуться слезами и горем, ничего не стыдясь, и кажется, будто целая Вселенная съежилась до размеров Теда Мосби и его объятий, и если это – не счастье, если это – не любовь, то никакой любви не существует вовсе.

Тед сжимает её пальцы, когда они сидят под дождем прямо на земле, пачкая одежду в размытой грязи, и она снова плачет, черт, почему она так часто плачет рядом с ним, она ведь ненавидит эти слезы и слабость, а он бесконечно прав и вместе с тем бесконечно ошибается, говоря ей о знаках Вселенной, о всем, что должно случиться и что случится с ними непременно.

Тед – тот, кто создал её такую, кто забрал её сердце, очистил от шелухи, всего лишнего, бесполезного, заполнил собой без остатка и вернул назад, не спрашивая, нужно ли ей было всё это. Теда в её жизни всегда слишком много и слишком мало, и теперь, когда уже поздно что-то менять, она оставляет на подушке подтеки туши и задыхается то ли сожалением, то ли просто – болью, незамутненной и яркой.

Чуть позже Тед – человек с мертвым взглядом, за день постаревший сразу на десять лет, в его глазах ни смертельной тоски, ни боли – в них ни отблеска жизни, и эта пустота пугает сильнее всего. Трейси больше нет, и Тед почти исчезает за ней следом, но теперь её, Робин, очередь его держать.
И она держит, держит, честное слово, и когда спустя четыре месяца Тед улыбается очередной шутке Барни слабой и почти незаметной, но все же тенью своей прежней улыбки, она думает, что в жизни еще не видела ничего прекраснее.

Так кто для неё Тед Мосби?

Спустя много лет, когда Робин уже устает ждать и вообще забывает, что ждала чего-то, когда жизнь, кажется, уже захлестнула её с головой, перевернула всё с ног на голову, она выглядывает в окно, и всё вдруг разом возвращается к исходной точке.

Его улыбка такая красивая, что хочется смотреть бесконечно, потеряться в ней, раствориться без остатка.

Тед сжимает в руках синий французский горн.

Жизнь замирает, вздрагивает на секунду – и начинает, взорвавшись миллиардом огней, свой новый виток.

@темы: котики, тварьчество, о добром, мудром и вечном, крошится воздух под потолком

---

я только что посмотрела восьмую серию последнего сезона Теории Большого Взрыва, И ЭТО

БОЖЕНЬКИ
ЭМИ
ШЕЛДОН
какие они чудесные
а еще Леонард и Пенни

спойлерная цитата

@темы: котики, плохо, плохо быть задротом, о добром, мудром и вечном, шелдон купер не сумасшедший, его мама делала тесты

---

можно, конечно, до пены у рта спорить, является ли этот день настоящим праздником, но



с дсв, котики

@темы: котики, о добром, мудром и вечном

---

07.02.2015 в 11:56

Пишет  TinA.Ru:

шикарно

07.02.2015 в 13:44

Пишет  Kyokka Suigetsu:

апд: лучшая гифка за всё время, ящитаю

запись создана: 07.02.2015 в 14:14

@темы: котики, лолище, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом

---

пейринг: Майкл Фассбендер/Джеймс МакЭвой.
рейтинг: R за нецензурную лексику
жанр: романс, ХЭ, все дела
размер: мини (~3600 слов)
описание: "...Он, в конце концов, не подросток и максимализмом не страдает. Погоревали и хватит. Работа, опять же – было бы время лить сопли над разбитым сердцем, - только всё равно и пусто, и как-то холодно. Как будто Майкл вместе со своим именем, заразительным смехом, кольцом горячих рук по ночам, губами к плечу, ароматным кофе и подгоревшими тостами по утрам кусок из сердца выдрал под хорошей анестезией – вроде и боли-то нет, а пустота внутри ноет, свербит, продувается сквозняком с балконной двери".

Make a destruction of me, make annihilation of me
There's a sense of end in our tired eyes
And the smell of alcohol in our mouth.
...
And consider me as your worst lover,
And consider me as your sinner
The only thing that i want to to see
Is my defeated and sperm in your hands
spiritual front - autopsy of love

Читать?

***

- Майкл, ты спишь?

Утыкается носом в голое плечо и закрывает глаза – сейчас можно, всё равно ночь и ни черта не видно.

- Сплю.
- Ну, спи тогда.

Майкл поворачивается на бок, к нему лицом. Просыпается всегда тяжело, но быстро, а вот засыпает с легкостью. Недовольно возится, а в посеревшей темноте можно различить слабую улыбку – если постараться, конечно.

- Чего хотел-то? – сонно говорит, а потом тянется, и губы касаются виска. Тепло, душной тяжестью.
- Ничего уже, забей. Спать давай.
- Бу-бу-бу, - тихо передразнивает его Майкл. Сгребает в объятия, крепкие, тесным кольцом, заставляет голову положить на грудь. От температуры его тела под одеялом жарко, но слишком тяжело и лениво, чтобы двигаться.
- Ну и молчи, - добавляет Майкл.
- Молчу.

В темноте Джеймс не видит, но знает, что тот опустил ресницы и улыбается легко и сонно. Теперь уже точно не уснет.

- Всё равно ведь уже разбудил. Так скажешь или нет, чего хотел?
- Да хрень одна в голове, если честно. Майкл, мне квартира не нравится. Правда, ну дерьмо же, а не квартира, – говорит Джеймс. Говорить, вообще-то, не хотел.
Но раз уж начал…
- И вот из-за этого ты так напряженно пыхтел у меня под ухом полночи?
- А как мы там, ну ты сам подумай? Район невесть какой, восьмой этаж без лифта, подъезд так выглядит, будто там каждый день убивают по младенцу. Вода горячая с перебоями, с общим отоплением вообще какая-то хрень…

Майкл смотрит на него долго и молчит. Пальцами трет виски, размеренно выдыхает – глубоко, а его сердцебиение прямо у Джеймса под ухом, тягучее и ритмичное.

- Это всего на пару недель, Джеймс. Чтобы не узнали раньше времени. Потом уедем, как и собирались.
МакЭвой только фыркает недовольно:
- Да знаю я тебя. И себя знаю. Не уедем мы оттуда через две недели. Привыкнем, приживемся, потом лень будет, потом времени не хватит. А потом в тебя влюбится бабушка-соседка и будет каждый вечер звать на чаепития, а ты слишком вежливый, и каждый вечер будешь ходить. А потом окажется, что тебе стыдно бросать бабушку одну, и останемся мы в этой дыре, пока бабушка не откинется. Потом, правда, выяснится, что она завещала тебе квартиру, и ты слишком совестливый, чтобы продать или просто забить. Сам опомниться не успеешь, а мы уже в этой квартире прописаны, и на восьмой этаж поднимаемся легким бегом, потому что привыкли. А на стене у нас, кстати, будет висеть портрет этой старой стервы, хотя я ее уже заранее ненавижу, - говорит быстро и с запалом, чтобы не перебили, не заставили замолчать.

Хотя это, конечно, не в привычках Майкла. Он сам не знает, откуда в нем эта нервозность, но когда уже открывает рот, то понимает, что высказаться необходимо.
Мысли посреди ночи у него вообще редко когда идут в правильном направлении, но Майкл – он всегда умный, вне зависимости от времени суток. Он поймет, конечно, хотя и не факт, что будет хорошо для обоих, если поймет.

Майкл включает ночник, морщится от света по глазам, смотрит на часы.
- Джеймс. Три ночи. Что за хрень ты несешь?
Джеймс только губы кусает. По-детски выглядит, наверное, и глупо, но он в самом деле растерян и не понимает, как объяснить.
- Я уснуть не могу. Всё представляю, как мы там, и аж дрожь пробирает. Ну дерьмо же квартира, сам знаешь.

Майкл глядит на него почти с минуту – молча, только губами шевелит, как будто хочет что-то сказать, но в последний момент передумывает. Затем встает с кровати, ежится зябко, передергивает плечами и закутывается в плед. Подает Джеймсу руку:
- Вставай. Пошли курить.

Джеймс послушно позволяет замотать себя в одеяло и идет за Майклом в сторону балкона. Курить тут, вообще-то, нельзя - гостиница, и не слишком хорошая, балкон – узкая клетка с видом на драный переулок, но всё равно хорошо, ночной воздух задувает под одеяло, и Майкл морщится сонно, и мелькает рыжим отблеском на кончике сигареты.

- Ты будешь?
- Просто рядом постою, - говорит. И смотрит. Любуется сквозь сон и что-то дрожащее внутри, незаконченное. Как будто важную мысль не довели до конца, и та резонирует, отдается в чуть дрожащих от холода пальцах едва заметным откликом.
- Погоди минуту. Хоть бы с мыслями, что ли собраться. Огорошил же посреди ночи…

Майклу на лицо фары проезжающих под ними машин кидают желтые блики. Он красивый – от светлой кожи и чуть различимого запаха парфюма, дурацкого отельного геля для душа и собственного, едва терпкого аромата, если коротко и сухо поцеловать открытый над пледом позвонок, до привкуса табака на кончиках пальцев, до чуть ссутуленных плеч, до растрепанных волос и пролегшей между бровями морщинки. Смотрит устало, действительно собирается с мыслями, но как будто уже сам знает ответ:
- А теперь давай начистоту. Ты же не хочешь?
- Не знаю, - Джеймсу старается быть честным. Не ради себя – ради себя он заткнулся бы и молчал в тряпочку, но Майкл вранья не заслужил.
- А квартира – это же просто так… да?
- Наверное, - признается он тихо. - Не знаю, Майкл, честно – ну не знаю я.

У него сигарета гаснет, а он еще ни одной затяжки не успел сделать. На Джеймса не смотрит – только на улицу под ногами, где ветер гонит размазанным белым пятном скомканную газету.

- Твою мать, Джеймс.

МакЭвой кутается в одеяло и тянет Майклу зажигалку с подоконника. Тот снова жжет сигарету – неторопливо, и пальцы дрожат, прямо как у Джеймса, хотя не видно, если не вглядываться.

Джеймс – вглядывается.

- Джеймс, я же тебя не принуждал ни к чему. Не собирался даже. Идея твоя была? – твоя, а я согласился. Обрадовался еще, как дурак, - он затягивается, сигарета тлеет в длинных пальцах рыжим огнем, а голова у Джеймса от едкого дыма болит. – Слушай, ты мне ничем не обязан. Раз не хочется – пускай так. Насильно тебя тащить не буду. Я же понимаю: у тебя жена, ребенок, это мне просто, вещи собрал и делай, что душе угодно. У тебя по-другому.
- Я уже всё решил, идиот ты мнительный.
- Да выслушай ты. Это ты только думаешь, что решил, а на деле… я мужем или кем там еще нормальным для тебя не стану, ну не умею я так, Джеймс, пробовал уже – хрень сплошная выходит, а не семья. Другом раньше был, не спорю, дружил как мог, а теперь… ну нахуй сдались тебе такие друзья, а?
- Майкл, ты это к чему сейчас?
- Думай, говорю, - усмехается сухо и кривит губы. – Сам думай, ничего тебе говорить не буду. Жизнь твоя, и решение пусть будет твоё. Оно же не мимолетное – сейчас останешься, а я тебя уже ни за что не отпущу.

У него шрам над левой лопаткой. Тонкая белая полоса, в темноте не разглядеть. Но Джеймс эту отметину знает лучше, чем любую из собственных. Он вообще всего Майкла знает как облупленного, они срослись за эти годы, прорастили друг в друга корни, вжились – куда уж прочнее и ближе. А слова всё равно горло царапают наждаком.

- Майкл… да не в этом же дело, сам понимаешь. Просто мы… какая из нас семья? Мы же балбесы те еще. Дома редко бываем, бухаем, как сволочи, опять же – жить спокойно не дадут еще долго. А я не хочу так. То есть я-то хочу, с тобой – хочу, а так…

Майкл впервые поворачивается к нему и смотрит прямо. Глаза усталые и больные – у него работы в последнее время столько, что уже даже не в радость, - а губы растягивает в невеселой улыбке, от которой становится еще хуже:
- Я тебя понял. Пойдём спать.

То ли вообще не понял, то ли наоборот, понял лучше, чем он сам.

- Майкл, мне просто квартира не нравится, вот и всё.

Майкл кивает. Дальше курит молча.

Оранжевый уголек давит о железную перекладину и кидает окурок в специально оставленную чашку из-под кофе. В глаза больше не смотрит, хмурится и глядит вниз, но босые стопы на голом полу.
- И чего ты поперся без обуви на балкон? – толкает обратно в комнату, закрывает за собой дверь и там уже обнимает, прячет лицо в растрепанных волосах, болезненно морщится. - Вот тебе и разговоры в три ночи. Чтоб я тебе еще хоть раз позволил заливаться кофеином перед сном…
- Ладно. Ладно, Майкл, посмотри на меня. Пойдём спать, хорошо?

Поцелуем мажет по скуле, холодной. Фассбендер морщится и целует в ответ – по-настоящему, и прихватывает белыми зубами его нижнюю губу, чтобы потом зацеловать укушенное место, отрывисто, коротко.

Спустя час Джеймс еще не может заснуть. Вертится с боку на бок, думает: а ведь и правда нормальная квартира, чего он завелся? И в местах похуже жили, а тут и супермаркет рядом, и кровать большая есть, и балкон свой – можно курить там с Майклом по вечерам, вот как сейчас, хотя он-то сам не курит, но рядом с Фассбендером иногда очень хочется.

- Да приличная квартира, Джеймс. Не в ней дело.

Не спит тоже. А ведь как притворялся – талантище, а не актер. Даже в четыре утра под прокуренным одеялом.

- Я знаю. Два дня осталось, помнишь?
- Помню. Спи уже.
- И ты спи.

Майкл всё-таки не выдерживает:
- А я всё равно приду, Джеймс. И буду ждать, что бы ты там ни болтал. У тебя еще два дня, чтобы решить. Ты сейчас не говори ничего, понял? Так проще будет – либо придешь, либо нет, а дальше уже без вариантов.

Джеймс коротко жмется к его губам – лишь бы замолчал, и Майкл целует в ответ, уже без ожесточенной злости, и только потом устало прикрывает глаза.

***

Жена у него – святая женщина. Красавица, умница, даром что на него, идиота, потратила столько лет.

Целует в лоб и улыбается – красиво и грустно.
Еще раньше него самого, небось, догадалась.

- Дурак ты, Джеймс, - говорит она, когда он сжимает её пальцы в своих. – Мы ведь с тобой оба взрослые люди. Я тебя люблю и всегда буду любить, просто… по-другому. И ты меня тоже любить будешь. Вот только ты – не Кевин, а я – не Майкл, вот и вся проблема.

Вещи уже собраны и перевезены на съемную квартиру. Ту самую – на восьмом этаже, с перебоями горячей воды и балконом, на котором можно курить долгими вечерами в обнимку, хлестать вино прямо из бутылки и жарить липкий зефир на вилке над огоньком свечи.

Квартира нормальная, и нет никакой бабушки-соседки, чтобы увешивать стены её портретами, и никто не зовет по вечерам пить чай.
И Майкла в этой квартире тоже нет.

- Мне жаль, - говорит Джеймс негромко, и ему кажется, что у Энн-Мари почти самая красивая улыбка на свете.

Почти – потому что для него есть одна красивее, хотя он и не уверен, что еще хоть раз увидит её снова.

- А мне – ни капли не жаль, - отвечает Энн-Мари и улыбается. – Это были прекрасные годы, Джеймс, и я за всё тебе благодарна. У нас с тобой - лучший сынишка на свете, но я собираюсь и дальше быть счастлива, и тебе желаю того же.

Она права, конечно же, и Джеймс на прощание нежно целует её в уголок рта. И хорошо, что Брендон сейчас у его матери в гостях – будь он здесь, уходить было бы куда тяжелее.
Случись этот разговор двумя неделями раньше, и всё еще можно было исправить.
Теперь уже, наверное, поздно – вот только Энн-Мари знать об этом необязательно.

***

Четыре месяца прошло, а Джеймс из этой квартиры так и не съехал.

Много чего было – пьяные звонки по ночам, и хоть бы раз трубку снял, сволочь, и курить начал, чтобы спустя месяц бросить, и новые съемки, и развод наконец-то оформили по всем правилам.

Он, в конце концов, не подросток и максимализмом не страдает. Погоревали и хватит. Работа, опять же – было бы время лить сопли над разбитым сердцем, только всё равно и пусто, и как-то холодно. Как будто Майкл вместе со своим именем, заразительным смехом, кольцом горячих рук по ночам, губами к плечу, ароматным кофе и подгоревшими тостами по утрам кусок из сердца выдрал под хорошей анестезией – вроде и боли-то нет, а пустота внутри ноет, свербит, продувается сквозняком с балконной двери.

Паршивые были четыре месяца.

У него много работы, и внешне ничего не меняется. Напряженный график, многочисленные интервью, привычка шутить к месту и нет, встречи с друзьями, если хватает времени. С Брендоном он старается видеться хотя бы раз в неделю. Иногда выбираются куда-нибудь на прогулку, иногда просто зависают у Джеймса дома с мультиками и нелепыми, но добрыми сказками вслух – Джеймс их много знает, что-то помнит из детства, что-то услышал позже, еще больше выдумывает сам.

Его сыну только четыре, и он счастливо улыбается, когда отец приезжает за ним, чтобы забрать в гости, и не менее счастливо – когда отвозит обратно к матери, но Джеймсу всё равно кажется, что Брендон всё понимает и однажды возненавидит его за разрушение их семьи.

И ради чего, главное, разрушил, если как итог всё равно – пустая квартира и ночи в обнимку с кофемашиной и ноутбуком, где крутит, кляня себя за несдержанность, очередное интервью Фассбендера?

Крутит, вглядывается жадно не потому, что скучает и хочет увидеть.
Просто по-другому он пока еще не умеет.

У Майкла на экране потрясающая улыбка, оскал во все сорок восемь, ничуть не изменившийся, слегка осунувшееся лицо, что ему только идет, и рыжеватая щетина, напоминающая тот вечер на балконе, с холодными апельсиновыми отблесками автомобильных фар на лице, вымороженным кафелем под ступнями, одеялом на плечах и запахом табака на пальцах.

Иногда Джеймс выходит на балкон. Не на тот, но этот похож, хотя какая, к дьяволу, разница. Сначала – чтобы покурить, потом курить бросил и ходил уже просто так. Летние ночи теплые, пахнут чем-то душным и влажным, вот уже второй час ругаются этажом ниже соседи, а Джеймс всё никак не может избавиться от своих старых призраков.

Они рядом. У них горячие руки и холодные щеки, в волосах – стужа и едкий запах табака, или капли воды, если только вышел из душа, или вообще ничего, но всё равно приятно зарываться пальцами, сгребать короткие пряди в кулак, чтобы вскинул голову, засмеялся рвано, простонал, бесстыдно, дрожаще и тяжело, его имя.

Джеймсу кажется – будто уже там, за спиной. Сейчас шагнет ближе, жарко, глубоко выдохнет в шею и губами прижмется к плечу, скользнет под футболку пальцами, скажет, наверное, что-нибудь ехидное на тему лохматого безобразия у него на голове.
Не говорит. Не шагает. Губами не жмется.

Джеймс тушит только что зажженную сигарету о стальные перила и кидает в пепельницу, не глядя.

Его призраки остаются с ним.

Он варит себе кофе по утрам, и Майкл сидит рядом, вытягивает в проход длинные ноги, расслабленно смотрит и улыбается, хотя улыбка почти не касается губ. Он идет в магазин за продуктами, и Майкл шагает следом. В тележке невесть как появляются кукурузные хлопья, страстно любимые Фассбендером, хотя самому Джеймсу уже давно набили оскомину, любимый эль Майкла, и даже редко покупаемые, но оттого еще выше оцениваемые пирожные.

Хлопья медленно съедаются, эль выпивается, пирожные, приторные и на удивление невкусные, отправляются в мусорку.

- Хватит, - говорит Джеймс, когда Майкл, хмурясь недовольно, читает сценарий или вроде того, лежа на его постели. – Хватит, уйди. Не хочу больше. Оставь меня, блять, в покое.

И остается совсем один.

Когда Джеймс смотрит на Майкла у себя на пороге, спустя четыре месяца и тонну сожалений и воспоминаний, он не уверен до конца – настоящий ли тот или, может, излишне живое воображение снова его подводит.

Майкл протягивает для рукопожатия свободную ладонь. В другой сжата за горлышко бутылка скотча.

Рука горячая и – абсолютно точно, - настоящая.

- Привет, - говорит Майкл просто. Он гладко выбрит, на нем едва уловимая нотка дорогого парфюма, очки-авиаторы и кожаная куртка, в руках - бутылка скотча. Почти такой же, как в своих интервью, только теперь – живой. Дышащий. – Пройти можно?

Черты лица у него заострились, осунулись, и Джеймс завороженно смотрит на худые скулы.
- Проходи, - говорит.

Майкл заходит внутрь и уже в гостиной опускается на диван. Снимает очки, смотрит на МакЭвоя немигающим взглядом. Красивый и застывший, чисто античная статуя посреди будничного хаоса, раскиданного тряпья, кружек кофе и смятых джинсов, взгляд нечитаем, но Джеймс знает его слишком долго, знает, куда нужно смотреть, чтобы видеть спрятанное.

У Майкла потемневшие глаза, а пальцы сжаты в кулаки до побелевших костяшек.

- Ты останешься? – Джеймс спрашивает одними губами. Потом подходит, садится рядом, и горячая рука треплет его по загривку, а губами остро и сухо, с щемящим, вздрагивающим замиранием жмется в уголок рта.

Это не поцелуй – так, касание, способ сказать «привет», сокращение расстояния из разных городов, стран до двадцати сантиметров на диване, из четырех месяцев - до одного разговора под огнями автомобильных фар и прокуренного, выстуженного одеяла на плечах.

Майкл отстраняется, смотрит на бело-зеленую пачку хлопьев на столе у Джеймса и улыбается как-то грустно и скучно. А потом заявляет:
- Я ненадолго. Только поговорить.

И всё равно остается – очками на тумбочке в коридоре, курткой, привычно брошенной на ближайший стул. Остается, чтобы уже с завтрашнего утра быть тонкой улыбкой, горячим телом, жмущегося по утрам спиной к груди, выдохом в загривок, тесным кольцом рук, фигурой в проеме балконной двери, смехом, глухо звенящим в плечо, стылой усталостью во взгляде. Джеймс скользит на пол и тоже остается там перед ним отточенным, сухим рывком футболки вверх, губами, целующими шею, плечи, низ живота, выпирающую над краем джинсов тазовую косточку, чтобы потом спрятать лицо в острых коленях, пока пальцы не сожмутся на волосах не затылке, не заставят вскинуться, задрать голову, посмотреть в глаза.

- Господи, Джеймс, ну какого хрена, - говорит Майкл, не произносит даже – выдыхает, пальцы сжимает нарочито больно. – Погоди, посмотри на меня. Смотри. Вот зачем ты так, а?

- Ты вернулся, - просто отвечает Джеймс. Знает, что звучит несправедливо, глупо – знает, что Майкл никуда и не уходил, а ждал его, наверное, до утра на этом же самом диване, а часов с семи вечера, когда стало понятно, что не придет – начал пить и всё равно ждал, долго, выматывающе, то ли на чистом упрямстве, то ли – надеясь непонятно на что.

Фассбендер ухмыляется с горечью, катает округлое, приятное слово на языке, ловит чуть заметную вибрацию в горле:
- Вернулся…

А потом подается вперед и целует – быстро и голодно. Сминая пальцами отвороты рубашки, притягивая к себе неподатливое тело. Целует – жадно, порывисто. За все гребаные четыре месяца, словно боясь не успеть, словно если медлить – будет уже слишком поздно, а Джеймс и без того уже кругом везде опоздал. Майкл на подобное промедление теперь просто не имеет права.

Губы у Майкла сухие и горячие, именно такие, какими он их помнил, только теперь – почти без привкуса табака, и настойчивые, давящие. Джеймс кладет ладонь ему на шею и поднимается, чтобы сесть сверху, раздвигает колени, бедрами обхватывает чужую талию, языком мимолетно обводит сжатые губы.
Их вкус он помнит так хорошо, как будто последние четыре месяца только и делал, что целовал Майкла, упоенно, наполнено. Не хватает разве что привкуса виски на языке, едкого запаха табака и хоть немного понимания во взгляде напротив.

Мир крошится под его дрожащими пальцами, пустота в сердце наливается тягучим, горячим и терпким счастьем, а у Майкла – потемневший взгляд и почти невидимая улыбка.

Тогда были холодные одеяла на плечах, оранжевая точка с едким табачным запахом и ледяной пол под ногами. Майкл обнимал его на кухне, у него был взгляд больной и усталый, прямо как теперь, и они оба не спали до утра, представляя своё – их общее, - будущее, которое не сложилось, но теперь - вдруг сложится?
Ну вдруг?

Хотя какое это имеет значение, если здесь, сейчас – он настойчивый и горячий, жадно вылизывает его рот, вздрагивает, если опустить пальцы к его ширинке, потереть, осторожно сжать, провести шершавой ладонью, - всё на своих местах?

Майкл стряхивает его с себя на диван, сам нависает сверху, вдавливает в мягкую обивку всей тяжестью, горячим телом, и Джеймс почему-то вспоминает про небольшой белый шрам у того на спине – и становится чертовски важно и нужно знать: а там ли еще? Не ичез ли? – и скользит вдоль позвоночника пальцами, съезжает к лопатке, обводит подушечкой большого пальца предполагаемое место отметины.

- Дурак, - беззлобно говорит Майкл.

Трется членом о его член через мягкую ткань домашних штанов, срывает с губ рваный скулеж, заставляет морщиться, тянуться навстречу, кусать губы, чтобы не выкрикнуть, выстонать его имя, слишком тягучее и слишком наполненное, сладостное, сводящее скулы звучным «кл» на кончике языка.

Джеймс не убирает руки, потому что не может почувствовать под пальцами шероховатости, бледной вмятины на светлой коже.
- Да там он. Куда он денется, - щерится Майкл, а потом кусает его в плечо.

Джеймс верит - и закрывает глаза.

***

- Стив говорит, ты курить начал.
- Бросил уже давно.
- Правильно. Нечего тебе травиться. Это я всё никак отвыкнуть не могу…
- И тебе не надо, - жмется губами в восхитительную впадинку возле ключицы, втягивает запах, терпкий, знакомый до боли, до судорожной улыбки. – Надо, чтобы дожил до ста и даже после семидесяти трахался как минимум каждое воскресенье.
- Правильно, - соглашается Майкл. – Иначе зачем доживать до ста лет? Без сигарет-то и бухла.
- Про бухло я ничего не говорил. У тебя, вроде, виски был с собой…
- Скотч. Но я передумал. Будем пить фиточай, есть сырую морковь, бегать по утрам и жить до ста. Только трахаться не раз в неделю, а четыре. По вторникам.
- Да задрала уже эта шутка, - фыркает Джеймс, но всё равно прячет улыбку в чужое плечо.
- Знаю, - говорит Майкл серьезно. – Ты меня тоже задрал, но я же как-то терплю.

Потом смеется, бездумно гладит предплечье тыльной стороной ладони, щекочет волосы на затылке размеренным дыханием и вдруг просит:
- Не делай так больше. Никогда. Хорошо?

Голос у него мягкой хрипотцой царапает горло, ушную раковину, отдается тянущим и зыбким ощущением счастья внизу живота.

- Хорошо, Майкл.
- Я предупреждал, что если останусь – уже никуда тебя не отпущу.

И потом еще:
- Ну и сука же ты, МакЭвой, - смотрит ему, перевернувшемуся на спину, в глаза, и коротко хмурится, когда Джеймс ловит его ладонь и целует, осторожно, едва касаясь губами, запястье.
- Пойдем, - предлагает Джеймс. – Покурим?

И Майкл совсем по-особенному, очень светло и почти без грусти улыбается ему в ответ.

@темы: тварьчество, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом, о добром, мудром и вечном, крошится воздух под потолком

---

это был мой первый фик по иксмэнам, написанный в очевидном бреду. перечитав, я решила никуда его не выкладывать, а теперь снова наткнулась на этот файл, и поняла, что


в конце концов, если где-то и позориться, то только в собственном дневнике.

пейринг: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавье, совсем чуть-чуть и боком - Эрик/Мистик.
рейтинг: R (больше за нецензурную лексику, нежели за содержание)
размер: миди (~12500 слов)
жанр: романс, драма с ХЭ
описание: таймлайн - после событий "Первого Класса". Эрик не в тюрьме, а Чарльз остался с Хэнком, без сыворотки и без школы.
предупреждения: сопли розовые и вообще, какого-то свежего и увлекательного сюжета нет, увы и ах. но это были мои первые дни увлечения новым пейрингом. я не могла не.
тапки принимаются с благодарностью и смирением. с:

***

Тык?

Глава 1.

Черт возьми, этому идиоту, кажется, совсем надоело жить.

Чарльз пытается докричаться до парня, захлебывающегося соленой водой, то и дело уходящего под воду, но тот его, понятное дело, не слышит или просто не желает слышать. Вообще-то, не в привычках Чарльза без видимой причины лезть в чужие мысли так глубоко, он по обыкновению берет лишь лежащее на поверхности – о, ему в самом деле нравится производить впечатление, - но, как бы то ни было, он ценит право на личностную свободу, свободу мысли в том числе.

А здесь и сейчас всё происходит само собой. То, что должно быть внутри, спрятано, как самое сокровенное, личное, так и рвется наружу, кричит о своём существовании, ревёт: «Взгляни на меня, давай, посмотри же», и Чарльз честно смотрит во все глаза. Потому что это слишком легко. Доступность недоступного кажется ему притягательной.

Среди бушующих волн невозможно разглядеть чужое лицо, а в груди уже щемит болезненно, сердце как судорогой сводит - и перед глазами стоит маленький мальчик в серой форме. Рот раскрыт в крике – так горько, яростно и открыто могут плакать только дети, - слезы прочертили влажные дорожки по перепачканному лицу. Чарльз слышит звук выстрела, и стальная мебель крошится и рушится за спиной, трещат кости под смятыми касками, а в дрожащую детскую ладонь опускается холодный металл монеты. Всё происходит быстро, больно, и сознание затапливает обжигающая, кипящая ярость – Чарльз не уверен, принадлежит ли она этому мальчику из прошлого, молодому мужчине, рвано хватающему ртом воздух, чтобы через секунду опять уйти под воду, или ему самому. Он бежит и прыгает с борта быстрее, чем успевает всерьез об этом задуматься.

Не то чтобы у него был выбор.

Дальше всё как в тумане: мышцы сводит судорогой от резкого перепада температуры, сердце в груди замирает, а сильные руки под водой пытаются его оттолкнуть, как только первые слова эхом звучат в чужой голове.

«Я знаю, что ты чувствуешь», - говорит Чарльз, – «Я понимаю».
«Ты больше не один», - добавляет он, когда они оба поднимаются на поверхность, жадно глотают воздух и не могут оторвать друг от друга взгляда.

Глаза у мужчины красивые. Взгляд жесткий, но эта жесткость кажется Чарльзу неустойчивой, ломкой, хотя внутри у этого человека – стальной каркас, какой не сломать и не согнуть. Удивительная двойственность, и она почти сразу восхищает Чарльза, завораживает и удивляет.

Он знает, что не соврал, хотя говорил об этом, толком не понимая, что именно говорит.

Но они в самом деле теперь не одни - в этом он уверен точно.

***

- Значит, металл.

Эрик скашивает на него взгляд хмурый взгляд и едва заметно кивает в ответ. С его волос капает на обивку, прижатое к Чарльзу плечо дрожит, и он сутулится, пытаясь сохранить тепло, явно недовольный фактом такого тесного и бесцеремонного контакта. Увы, плед на яхте нашелся только один, запасной одежды не было вовсе, а они, поднявшись на борт, оба слишком продрогли.
На все вопросы Леншерр отвечает скупо и вообще старается не смотреть ни на кого из их компании. Чарльз сейчас с удовольствием подсмотрел бы, о чем тот думает, но почему-то не смотрит. Ему то ли слегка неловко, то ли он слишком устал.

И вообще, есть в Леншерре что-то… чужеродное. Он кажется совсем непохожим на них, другим и Чарльз невольно думает, что у него с этим человеком нет ничего общего, кроме, разве что, наличия у них обоих мутации.

В остальном – ни единой точки соприкосновения.

Но от Эрика всё равно тяжело отвести взгляд.

Он ловит многозначительный взгляд Рейвен в зеркале заднего вида, и только тогда спохватывается, поняв, что всё еще не познакомил толком Леншерра и своих спутниц.

- Как невежливо с моей стороны, - замечает Чарльз. – Эрик, познакомься: это Рейвен, моя сестра, и Мойра, - взгляд Эрика задерживается на Рейвен, и ему это определенно не нравится, но своё необоснованное неудовольствие он быстро подавляет. – Мы с Рейвен – такие же как ты. Мы тоже мутанты. Я телепат, как ты уже знаешь, она…

Рейвен не дает ему закончить фразу. Её тело меняется, плавно покрываясь синей, чем-то похожей на чешую кожей, волосы из белокурых превращаются в ярко-медные. В следующую секунду она уже смотрит пожелтевшими глазами в зеркало заднего вида и мягко улыбается Леншерру. Тот судорожно выдыхает, и его губы растягиваются в сдержанной, но искренней улыбке.

- Ничего себе, ты, оказывается, тоже умеешь улыбаться, - закатывает глаза Чарльз. Он чувствует легкий укол ревности, глядя на весело смеющуюся сестру, чью руку Эрик галантно целует в честь знакомства, и честно старается не думать о том, кого же именно он сейчас пытается приревновать.

В конце концов, он всегда был единственным мужчиной в жизни Рейвен, и это его более чем устраивает. Но Чарльз, ни разу ни в кого не влюблявшийся, ловит себя на мысли – если бы он полюбил однажды, то это наверняка был бы кто-то особенный.

Наверное, этот кто-то был бы чертовски похож на Эрика Леншерра - только предположение, и ничего больше.

***

Эрик остается ночевать в их доме, хоть и соглашается на это не сразу. Ему выделяют спальню на втором этаже рядом с комнатой Чарльза, и сам Ксавье долго убеждает его, что это, в самом деле, нетрудно, и глупо будет сейчас разъезжаться, и он всегда рад гостям, честное слово.

Эрика вроде как пронимает.

На утро у них уже есть план, вставать придется рано, но Чарльз всё никак не может уснуть. Он думает: о том, что всего за несколько часов он непостижимым образом ввязался в политические интриги и уже вряд ли когда-нибудь из них выкрутится – они видели, теперь они знают, - думает о кричащем мальчике, чей плач сминает стальные стены с пугающей легкостью, и о мужчине с холодным взглядом, который спит сейчас в соседней комнате. Он ворочается так с боку на бок почти час, пока ему не становится слишком душно под одеялом, и он не спускается вниз, в гостиную.

Свет выключен, но он чувствует чужое присутствие тем особым чутьем, нюхом на присутствие постороннего сознания. Узнать расплывчатый в темноте гостиной силуэт не составляет труда, и его присутствие здесь профессора совсем не удивляет.
Не у него одного сегодня выдался непростой день.

Криво улыбнувшись, он опускается рядом с Эриком. Пружины дивана чуть слышно скрипят под весом его тела, но никаких звуков этим не следует – Леншерр продолжает молча глядеть в одну точку, будто вообще не замечая чужого присутствия.

Пьян – понимает Чарльз, прислушиваясь к запаху спиртного и глядя на неестественно застывшую рядом с собой фигуру. Он забирает бутылку из бледных пальцев – их владелец предсказуемо не реагирует на очередное вторжение в личное пространство, - и сам прикладывается к горлышку.

Первый глоток обжигает горло и приятно согревает внутренности, после чего Чарльз замечает:
- Вот уж не подумал бы, что ты из любителей надираться перед сном, - и снова пьёт.
Он не ожидает, что ему ответят, поэтому вздрагивает, когда бархатистый, тягучий голос раздается прямо под ухом:
- Ну, ты в принципе многого обо мне не знаешь, телепат.
И будь он проклят, Чарльз готов поклясться, что в этом голосе проскальзывает улыбка.

Какое-то время они продолжают сидеть в тишине, передавая друг другу бутылку скотча. Вообще-то Эрик до этого пил из стакана, но сейчас отпивает, как и Чарльз, прямо из горла. В этом жесте есть что-то фамильярное, почти интимное и не вяжущееся с образом того Эрика Леншерра, которого Чарльз имел удовольствие наблюдать на протяжение целого вечера, но сейчас Ксавье слишком расслаблен, чтобы думать и продолжать анализировать.

Диван слишком узкий, и они прижимаются друг к другу плечами, как недавно в машине. Только здесь, в уютном полумраке гостиной, тепло, сухо и неожиданно спокойно. Мысли от спиртного приятно плывут, и у Эрика горячие руки – слишком горячие для человека с таким обжигающим холодом во взгляде, - он задевает пальцы Ксавье своими, когда забирает выпивку, и эти прикосновения Чарльзу почему-то очень нравятся.

- Скотч хорош, - первым нарушает молчание Эрик. И, черт, он уже в самом деле пьян, и его горячее дыхание касается кожи у Чарльза за ухом, и тот отстраненно думает, что, пожалуй, последние пару глотков были лишними, потому что от звучания этого голоса у него поджимаются пальцы на ногах, и слабеют колени, и что-то горячее скручивается узлом внизу живота.

- Обычно я предпочитаю пиво, - улыбается Ксавье, пытаясь взять себя в руки, – Но ты прав, скотч тоже весьма неплох.
- Ты ведь шотландец, верно?
- Ну скажем прямо – догадаться было несложно.
- Могу с этим поспорить. Ты удивительно привлекателен для шотландца.
- Имеешь что-то против… - смеётся Чарльз, и тут до него доходит.

Металлический поднос плавно подплывает к дивану, и Эрик, не глядя, ставит на него уже почти опустевшую бутылку. Поднос снова исчезает из поля зрения, и Ксавье успевает только прошептать:
- Блядь, - как крепкая ладонь опускается на его колено и медленно, не торопясь, ползет вверх по бедру. Чарльз задерживает дыхание и окончательно перестает что-либо соображать.

На Эрике его домашние штаны из мягкой ткани и его футболка. Одежда ему не по размеру и выглядит нелепо, но сам Эрик…

У него жесткая линия челюсти и красиво очерченные скулы, он смотрит на Чарльза прямо, и взгляд немного мутный от выпитого спиртного, но от этого взгляда узел в животе скручивает еще туже, и, черт, его губы, наверное, горячие и сухие…

В следующую секунду он уже целует Леншерра, сминает эти восхитительные губы своими и зарывается пальцами в светлые волосы. Он слышит мысли Эрика, такие же жадные и непристойные, как его собственные - тот откровенно транслирует самое яркое ему в голову, - и откровенно стонет в горячий рот, когда Леншерр наваливается на него всем весом и углубляет поцелуй.

Эрик пахнет солодом и чем-то острым, немного терпким, от чего сосет под ложечкой, и Чарльз тычется носом в ложбинку над его ключицей, втягивает этот запах и слизывает, сцеловывает его с гладкой кожи, наслаждаясь хриплыми, рваными вздохами под ухом.

- Твою мать, - рычит Эрик, забираясь ладонями к нему под футболку, и Чарльз не знает, раздаётся ли этот голос в его голове, или вживую, на самом деле. Кофейный столик со стальными вставками с грохотом отбрасывает в сторону, с каминной полки падают на пол несколько статуэток, с лязгом рушится со стола поднос с треклятой бутылкой. Чарльзу, откровенно говоря, уже похрен.

Эрик невыносимо, дьявольски красив, и Ксавье невольно срывается на тихий скулеж, когда тот покрывает смазанными поцелуями его губы, скулы, подбородок, проводит языком по линии ушной раковины и чуть прикусывает нежную мочку уха. Чарльз сжимает член Лэншера через тонкую ткань штанов, и вдруг замирает, услышав чьи-то шаги.

Он едва успевает отстранить от себя Эрика и принять нормальную позу – Леншерр разочарованно выдыхает, стоит только Чарльзу убрать руки, - и в комнату заглядывает Рейвен.

Твою мать, это в самом деле чертовски не вовремя.

Из одежды на ней только коротенькая ночнушка, волосы чуть растрепаны. Она в своем человеческом облике – невольно отмечает Ксавье. Он абсолютно уверен: она выглядит так, потому что знает, что Эрик сейчас здесь, и от этого понимания ему становится как-то… неприятно
Это ведь его обязанность как брата – защищать сестру и по возможности ограждать её как раз от таких, как Леншерр. Но он чувствует очередной прилив ревности и резко осознает, что ревнует отнюдь не Рейвен.

Она красивая, его сестренка, как бы тяжело Чарльзу не было пытаться подогнать её под скупые оценочные рамки, но он знает, что сейчас Эрик смотрит затуманенным и голодным взглядом лишь на него, и одной только этой мысли болезненно налившийся член в штанах начинает горячо пульсировать. Не удержавшись, Чарльз на мгновение открывает свои мысли Леншерру – и чувствует, как тот вздрагивает совсем близко.

- Эй, ребята, у вас всё в порядке? – Рейвен сонно щурится, оглядывая их – растрепанных, тяжело дышащих - с легким непониманием во взгляде. – Я слышала шум…

Они неуверенно переглядываются; Эрик, к счастью, находится с ответом первый:
- Прости, мы не хотели тебя будить. Я демонстрировал твоему брату свои… способности. Ну, знаешь, все эти штуки с магнетизмом. Просто слегка увлекся. Мы тут немного перебрали, понимаешь? – он обезоруживающе улыбается, разыгрывая пьяного идиота. У него яркий румянец на щеках и блестящие глаза, так что выглядит весьма правдоподобно, и Чарльз без удивления обнаруживает, что улыбка у Эрика очень манящая. В самом деле хищная.

Вряд ли против его обаяния вообще можно устоять – Чарльз уже не устоял, так что он не удивляется, когда недовольство в голосе Рейвен сменяется доброжелательной улыбкой.
- Ага, - её взгляд останавливается на бутылке, сброшенной на пол, и она понимающе хмыкает. – Ну тогда развлекайтесь, парни, только тише, окей? Хотелось бы еще немного поспать.

Она уходит, и Чарльз чувствует себя уже совсем трезвым. Он всё еще возбужден, а Эрик выглядит слишком, просто невыносимо соблазнительным, и всё же у Ксавье напрочь пропадает желание делать глупости.

Это не должно случиться. Не здесь, не сейчас, и уж точно не с этим человек. Эрик, он… не такой.

- Это ничего не значит, - бормочет он, поднимаясь с дивана. – Мы все сегодня перенервничали, а потом выпили… это нормальная реакция организма, мы оба это понимаем, так ведь?

Его взгляд привык к темноте, и он видит, как блестят широко распахнутые глаза Леншерра. Его улыбка становится еще более хищной, он глядит неотрывно и повторяет чуть севшим голосом:
- Ничего не значит, верно.

Чарльз уже почти скрывается за дверью гостиной (он все еще возбужден, и это чертовски напрягает, и он не может думать ни о чем, кроме того, как сексуально выглядит Эрик, облокотившийся на спинку дивана и чуть прогнувшийся в пояснице), когда вслед ему доносится негромкое, с явной издевкой в голосе:
- Если твой организм еще собирается реагировать на что-либо подобным образом… ты в курсе, где моя комната.

Спустя две минуты Чарльз, прислонившись спиной к двери своей комнаты, быстро, насухо дрочит сам себе, кусая губы и очень стараясь не издать ни звука – спальня Эрика прямо за стенкой, тот вернулся к себе сразу за Чарльзом, и это в самом деле заводит сильнее, чем ему бы хотелось.

Эрик если и слышит, то ничем себя не выдаёт.

Глава 2.

Дальше все скручивается, путается, переплетается. Чарльз абсолютно заворожен происходящим с ним, и он вливается в новое течение жизни так просто, словно был создан именно для нее, подогнан точно, до мельчайших деталей. Они ищут других мутантов, селятся в одном доме, обучают подростков, попавших к ним под крыло, и учатся сами – у них и друг у друга тоже, потому что видит Бог, им еще многому нужно научиться.

Проходит неделя, и с каждым днем между ними всё становится ближе, крепче, правильнее. О сексуальном подтексте речи уже не заходит, но это им и не нужно - так кажется, по крайней мере, на первый взгляд. Эмоций, новых ощущений и без этого слишком много.

С каждым днем обращение «друг мой» звучит с нарастающей искренностью. Они срастаются, как две половинки одного целого, словно каждый день в этой неделе идет за год, и Чарльз с удивлением осознает, что рядом с Эриком он чувствует себя по настоящему живым – каким ему не приходилось быть раньше. Это наивно и глупо, но он ощущает себя мальчишкой, который всю жизнь сидит в одной комнате, думая, что так и надо, так и живут, а потом вдруг впервые выходит на свет.

Он был приличным сыном, заботливым братом, невесть каким бойфрендом, хорошим приятелем для многих и другом – для некоторых, но еще никогда он не был настолько ведущим и ведомым одновременно.

В Эрике Ксавье видит собственное отражение, искаженное, лишенное того, что он привык в себе видеть, но обладающее качествами, которыми он сам никогда не обладал. Эрик – его противоположность, но они дополняют друг друга, точно детали одного паззла.
Эрик жесткий, упрямый, озлобленный, он до краев наполнен холодной яростью. Эрик думал, что он один против всего мира, а теперь думает, что против мира есть только они, и Чарльзу этого недостаточно, но он, черт возьми, всё равно счастлив быть рядом. Хищная и ледяная улыбка Магнето при взгляде на Чарльза становится самой прекрасной улыбкой из всех, что ему когда-либо доводилось видеть.

Душа Леншерра пугает Чарльза своей скрытой и наружной темнотой, злостью, неспособностью к компромиссам. Он жаждет войны и получит её совсем скоро, и Ксавье надеется на чудо, прозрение, на себя самого – на что угодно, лишь бы этого не случилось. Не ради себя и даже не тех, кто в этой войне неминуемо пострадает.

Ради самого Эрика, по меньшей мере.
Ради их дружбы.
Ради всего, что они могли бы получить вместе и, как он надеется, непременно получат.

Он похож на гребаное произведение искусства, думает Чарльз, пряча лицо в отворотах его кожаной куртки (они возвращаются на такси из бара, где праздновали очередную успешную работу с Церебро; уличные фонари бросают отблески на лицо Эрика, и он кажется Чарльзу очень красивым, хотя Ксавье, возможно, просто выпил слишком много, и мысли путаются, и ему вдруг очень, очень хочется снова его поцеловать). Он как будто высечен из камня, слишком совершенный, чтобы быть настоящим, вот только Ксавье видел, он знает, насколько живым рядом с ним может быть этот человек. Эрик мягко, будто боясь спугнуть, перебирает волосы у Чарльза за ухом, и Ксавье засыпает, убаюканный ездой, алкоголем и чужой близостью.

Спустя месяцы именно это воспоминание будет лейтмотивом проходить через все его мысли, и именно оно, наравне с ледяной толщей воды, маленьким мальчиком, пытающимся сдвинуть рейсхмарку, и губами Эрика, касающимися его шеи, будет воплощать для него их совместное прошлое.

Эрик открыт для него весь. Эрик не принадлежит ему, его вообще, наверное, тяжело удержать, но если бы Чарльза спросили, он бы ответил честно, что это – наивысшая степень обладания, что вообще была для них возможна.

Даже Чарльзу не под силу вырвать друга из цепкой хватки войны, ярости, кипящей в нем, обжигающей, но он предпочитает об этом не думать. Просто потому что думать об этом – слишком страшно.

***

- Пожалуйста, - говорит Чарльз. – Друг мой, пожалуйста, остановись.

Он ведь знал, чем всё закончится. Видел, к чему приведет деструктивность Эрика, видел – и боялся признаться в этом себе самому.
Пальцы до сих пор дрожат – проживать чужую смерть, как свою собственную, оказывается слишком больно и слишком страшно.
А ведь он верил, наивный идиот, что сумеет остановить Магнето, потому что если не он – то кто еще?

Себастьян Шоу мёртв, но этого Леншерру уже недостаточно. Никогда не было достаточно.
Эрик молча качает головой. Жест едва заметный, почти невидимый, но Чарльз замечает. Он пытается найти отголоски сожаления в ледяном взгляде и не находит там ничего знакомого, ничего, что он был бы способен понять и разделить с Эриком на двоих. Всё происходит слишком быстро, чтобы запомнить и разложить по полочкам. Корабли, ракеты, испуганные возгласы за спиной, у Мойры сорванный криком голос, а Чарльз чувствует боль Эрика острее, чем свою собственную, потому что вот она, рвется наружу вместе с яростью и злостью, нужно лишь попытаться увидеть.

А потом пуля входит в его тело, и мир взрывается ослепительной, дотла сжигающей вспышкой.

Чарльз слышит крики – то ли чужие, то ли свои собственные, не разберешь, боль такая, что невозможно дышать, и каждый судорожный глоток кислорода до слез жжет внутренности. Вокруг него лица – они расплываются мазками красок на голубом полотне неба, и только одно лицо Чарльз видит четко, но он не хочет, проклятье, он в самом деле не хочет его видеть. Потому что слишком больно – и эту боль нельзя приравнять к физической.

Я ведь люблю тебя, сукин сын, - думает Чарльз. Потому что если это – не любовь, то вряд ли она сильнее того, что разрывает сейчас его сердце на крохотные клочки.
А у тебя когда-нибудь было сердце, Эрик?

Леншерр плачет, гладит его по щекам перепачканными в крови пальцами, и Чарльз понимает – было. Есть.

Мойра задыхается, потому что Эрик не умеет по-другому – ему не знакома сама концепция прощения, и всё, посягнувшее на его собственность, должно быть уничтожено, стерто в пыль.
Это неправильно, и Чарльз вдруг понимает, что противоречий в них куда больше, нежели точек соприкосновения, и он, может, умрет прямо сейчас, у Эрика на коленях, но он должен позволить себе быть жестоким – потому что так надо, потому что иначе просто нельзя.

- Это твоя вина, - говорит он, задыхаясь от боли. И почти не жалеет об этих словах, когда видит, как всё, что было ему дорого, утекает у него между пальцев – они уходят, у Эрика покрасневшие от слёз глаза, а Рейвен уже совсем не похожа на ту маленькую девочку, которую Чарльз много лет назад обнаружил в собственном доме.

Этот выстрел не убил его, вовсе нет.
Он просто не оставил в нем ничего живого.

Глава 3.

В последнее время Чарльз предпочитает держать окна занавешенными. От резкого света болит голова, и тошнота накатывает с новой силой - реакция на лекарства, - так что большую часть суток он проводит в приятной темноте. Но сейчас окно распахнуто, а шторы отодвинуты в стороны. На улице уже стемнело, вечерняя прохлада проветривает затхлый полумрак комнаты, и Ксавье чувствует себя чуть лучше.

- Будешь ужинать, Чарльз? – кричит Хэнк откуда-то с первого этажа. Дверь в комнату Ксавье закрыта, но голос у Зверя громкий, гулкий, и профессор морщится от его грубого звучания.

Есть не хочется, но такие вот ужины в последнее время стали их своеобразной традицией – они мало разговаривают, а если и говорят, то на темы максимально отвлеченные, но всё-таки есть в этих посиделках что-то очень уютное и домашнее.
Это совсем не то, чего Чарльзу хочется на самом деле, но он благодарен Хэнку за попытку.

Он переключает один из множества рычажков в кресле, и то с мягким жужжанием разворачивается в сторону двери и едет к спуску у лестницы.
Кресло – чудесное. С мягкими подлокотниками, удобным сиденьем и удивительно плавным, легким управлением оно в своем роде кажется настоящим шедевром. Хэнк постарался на славу.
Вот только инвалидная коляска от перемены облика быть собой не перестала и не даёт забыть об этом ни на секунду ни Чарльзу, ни собственному создателю. Чарльз хмыкает, рассеяно гладя кончиками пальцев подлокотник, пока кресло съезжает по специально оборудованному спуску между этажами. Прошло не так много времени, мышцы в его ногах еще не успели видоизмениться, и он предпочитает лишний раз не опускать взгляд на собственные колени – слишком обычные, здоровые на вид, как будто он еще может подняться с ненавистного сиденья самостоятельно.
В их обманчиво крепком виде ему не чудится ничего, кроме разочарования.

Понадобится время, чтобы свыкнуться – так твердят ему все вокруг, а Чарльз не может представить, как вообще можно привыкнуть к чему-то подобному.

Строго говоря, у Чарльза нет ни малейшего аппетита, а от одного только вида еды его изрядно мутит, но ужин он не пропускает почти никогда. Просто потому, что не представляет, как еще можно выразить свою благодарность Хэнку, бросившему всё ради ухода за ним, а еще потому, что знает, как Зверь переживает за него, когда он сутками сидит в своей комнате под замком.

- Очень вкусно, Хэнк, - вежливо замечает Чарльз, отрезая от своей порции крохотный кусочек. – Должен заметить, что твои кулинарные таланты растут с каждым днем.
Хэнк только смеётся в ответ:
- Ну, раньше у меня не было возможностей практиковаться. Я ведь практически жил в мастерской. Обедал в кафетерии, ужинал фаст-фудом или еще чем придется. В моей старой квартире и кухни-то не было как таковой.
- Выходит, у тебя прирожденный талант к готовке, - Чарльз сдержанно улыбается. - По крайней мере, от подгорелого омлета к лазанье ты эволюционировал на удивление быстро.
- Рад, что вам нравится. Вы хорошо себя чувствуете?
- Как всегда, друг мой. Прямо скажем, бывало и лучше, но и похуже тоже бывало. Ну а как продвигается твоё исследование?

Хэнк, к его вялому удивлению, от этого вопроса выглядит смущенным. Раньше разговоры о сыворотке – его детище, - вызывали у Зверя приступы несвойственного тому самодовольства. Пускай неудачная с первой попытки, эта сыворотка была гордостью Хэнка, и тот мог говорить о ней часами. А сейчас вот – смущается. Странно.

Ксавье даже не нужно читать его мысли – все переживания и без того написаны у Зверя на лице. Под пристальным взглядом Чарльза Хэнк мнется немного, а потом признается севшим голосом:
- Вообще-то, я хотел поговорить с вами об этом, профессор.
- Так говори, я внимательно слушаю.
- Мне позвонили из Женевы, - признается Хэнк после очередной паузы. Чарльз молчит, давая ему время собраться с мыслями. – Там открывается новый институт генетических исследований, и мне предложили вступить в штат. Они хотят, чтобы я приехал до конца этой недели. У меня будет собственная лаборатория и достаточное финансирование, чтобы продолжить исследование сыворотки, но я…

Чарльз смотрит на Зверя со всей теплотой, на какую способен. Хэнк, милый Хэнк. Он и так сделал уже куда больше, чем Ксавье когда-либо смел надеяться, так к чему вся эта неловкость?

- Последнее, что бы мне хотелось бы сделать, - говорит Ксавье негромко. – Это запереть тебя здесь в четырех стенах. Я рад за тебя, Хэнк, правда. Уезжай. Со мной всё будет в порядке, ты же понимаешь.

Зверь не понимает, конечно же. Потому что не может быть в порядке человек, неспособный самостоятельно принять душ, съездить за покупками или просто переодеться быстрее, чем за полчаса с лишним. Трех месяцев хватило, чтобы заново научиться этим и многим другим вещам, но это всё еще неловко, долго и выводит из себя осознанием собственной беспомощности. Черт возьми, Чарльз бы даже не мог сам посещать уборную, если бы Хэнк не оказался достаточно тактичен, чтобы заняться этой проблемой сразу после переделки инвалидного кресла.
Но если сейчас упоминать об этом, хреново станет им обоим.

Хэнк достает из кармана небольшой блокнот и протягивает профессору через стол:
- Здесь номера телефонов нескольких агентств по уходу за людьми, у которых… ну, трудности с такими вещами. Плюс – информация, где заказать уборку дома и доставку продуктов на дом. Я взял на себя смелость поспрашивать отзывы и отобрать самые надежные предложения, так что затруднений быть не должно.
- Это очень мило с твоей стороны. Спасибо. Правда, спасибо. Когда у тебя самолет?
- Послезавтра рано утром. Профессор, вы не подумайте, я бы вас не оставил, если бы дело было только во мне, - у Хэнка виноватый взгляд, и через мощную фигуру Зверя сейчас как никогда отчетливо проглядывается тоненький и застенчивый мальчишка-ботаник, покоривший сердце Чарльза с первого взгляда. – Но эта сыворотка… я почти уверен, что если у меня получится, она сможет помочь и вам тоже. Ну, я имею в виду… вашим ногам, понимаете? Её состав должен быть…
Хэнк смущенно, с отчетливым выражением вины на пугающем зверином лице, расписывает свои задумки по усовершенствованию старого материала для сыворотки, но Чарльз слушает его невнимательно, вполуха. Наверное, он просто не верит, что всё может быть так просто, и лекарство сможет вернуть ему здоровые, ходячие ноги. Наука способна на великие свершения, но надо уметь различать реальность и несбыточные фантазии. Хэнк – наивный идеалист, если думает иначе.

Чарльз сам был таким раньше – очень давно, три месяца назад, хотя кажется, что с того времени прошла уже целая жизнь.

Если он чему-то и научился за это время, то лишь тому, что подобные надежды – полное дерьмо.
А дерьма в его жизни и без того предостаточно.

***

Провожая Хэнка, он выслушивает многочисленные инструкции по поводу того, что и как делать в случае поломки автоматики в доме, отвечает на порывистые объятия, от которых трещат ребра, и получает еще несколько бумажек с номерами телефонов – новым номером Хэнка, его секретарши, приемной его института.

Ученик превзошел учителя, - думает Чарльз с невеселой улыбкой. Он ведь сам хотел стать отцом для этих детей. Мудрым, заботливым, понимающим. Как так получилось, что один из них сам пытается его опекать?
Впрочем, Хэнк хотя бы остался жив и остался верен своим идеалам. В отличие от некоторых других.

За Хэнком захлопывается, наконец, входная дверь, и Чарльз, оставшись в пустом коридоре, устало массирует прикрытые веки подушечками пальцев.
И что теперь делать?

Самобичевание – полная ерунда и не несет никакого сакрального смысла, но когда теряешь всё и сразу – это всё, что тебе остается. Ксавье ухмыляется сам себе, вспоминая, как выглядели для него последние три месяца. Эрик, этот эгоистичный сукин сын, ворвался в его жизнь, перевернул там все с ног на голову, заставил его почувствовать себя живым и счастливым, а потом собственными руками разрушил всё и забрал куда больше, чем успел дать.

Но про Эрика лучше не думать.

Что почувствует человек из темной комнаты, впервые увидевший солнечный свет, если снова запереть его в помещении с заколоченными окнами?
Чарльз уверен, что знает ответ.

Он долго и бездумно пьет кофе на кухне, затем листает оставленную Хэнком записную книжку и вчитывается в названия компаний с заметками по бокам: у «Кэролс кэрринг» весьма трепетное отношение к клиентам, а в «Джентл ворлд» заместитель руководителя – мутант, и будет рад помочь «своему» человеку.
Ксавье, по правде говоря, вообще не хочет никому звонить.

Он тянет время до семи вечера. Пытается доказать сам себе, что может обойтись и без посторонней помощи, разбивает губу при попытке принять душ, лезет в шкаф за антисептиком и роняет аптечку на пол, после чего долго не может собрать все рассыпавшиеся по комнате упаковки.
За этот день он несколько раз успевает расстроиться, успокоиться, разозлиться на себя самого, впасть в апатию и снова начать упиваться отвращением к собственной слабости. Поэтому когда кто-то вдруг звонит в дверь, Чарльз чувствует себя уже слишком уставшим, чтобы продолжать этот бессмысленный спор с собственной беспомощностью. Нужно не спорить, а просто преодолевать, верно?
Он выкидывает в мусорную корзину вырванный из блокнота лист с телефонами сиделок и едет в сторону прихожей. Он почти уверен, что на пороге будут стоять очередные религиозные фанатики с брошюрками или, может быть, попрошайки другого рода, падкие на внушительный вид его дома. И если раньше Чарльз не упускал возможности беззлобно подшутить над такими людьми, внушая им чужеродные мысли или отваживая голосами в их головах, то сейчас он слишком устал даже для обыкновенной беседы. Поэтому распахивая дверь, он уже заранее готов попросить незваных посетителей удалиться.

Вот только вежливое «Прошу прощения, но я не собираюсь давать вам денег» оседает у него на языке горьким привкусом, так и не высказанное.

Вместо этого Чарльз молчит. Молчит долго, отстраненно думая, что надо бы, пожалуй, захлопнуть дверь, забаррикадироваться изнутри и больше никогда, никому, ни за что её не открывать.

Но это, конечно же, было бы проявлением слабости. Сейчас не имеет значения правильность происходящего, но Ксавье не хочет делать то, что чуть позже сам же посчитает недостойным. И потому спустя нестерпимо долгую паузу (лишь бы ты сам сказал что-нибудь, дьявол, откуда мне знать, что ты вообще настоящий) Чарльз говорит:
- Здравствуй, Магнето, - и не узнает собственный голос.

Эрик всё такой же. Человек из его снов, высокий и широкоплечий, с внимательным, умным взглядом. Нет шлема и черно-желтого костюма, как в ночных кошмарах Чарльза, но вот глаза – глаза точно такие же. Ясные, смотрящие жестко и невозможно открыто.

- Я могу зайти? – спокойно интересуется Леншерр, и от этой невозмутимости в его голосе Чарльз наконец-то выходит из ступора. И правильность происходящего очень быстро перестает его волновать.
- А не отъебался бы ты? – он говорит это на выдохе и пытается захлопнуть дверь, но та застывает, не сдвинувшись ни на дюйм. Чарльз стискивает зубы. Очень хочется дать этому гаду по морде, а еще в груди всё сдавливает, так, что больно дышать.
- Я хочу зайти, Чарльз, - всё так же хладнокровно качает головой Леншерр. – И я зайду. Но лучше пропусти меня сам, прояви благоразумие.

Он говорит очень сдержанно и чеканит каждое слово. От звучания его голоса по спине невольно бегут мурашки, бегут – и замирают внизу позвоночника, где нет уже ровным счетом никакой чувствительности. Это отрезвляет куда сильнее злости при виде прошлого, незвано объявившегося на пороге, и Чарльз безразлично пожимает плечами.
- Говори, что хотел, и проваливай.

Эрик проходит в коридор между его креслом и стеной, едва вписываясь при этом в тесный зазор. Благо ему хватает такта не применять силы и не отодвигать коляску в сторону.

Только тут Чарльз замечает объемную дорожную сумку, свисающую у Леншерра с плеча. Эрик следит за направлением его взгляда, но объясниться не успевает – Чарльз уже холодно кривит губы:
- Да ты, как я погляжу, всё так же самонадеян.
- Я собираюсь остаться с тобой.
- И с чего ты, позволь спросить, вдруг взял, что у тебя получится?
- Тебе нужна помощь, - Эрик пожимает плечами и как будто совсем не обращает внимания на злой отблеск в глазах бывшего друга, - и я собираюсь помочь. Так что да, я остаюсь. Можешь не говорить ничего, я знаю, что ты против, просто это уже неважно - он вдруг порывистым жестом опускается на колени, и его лицо оказывается совсем близко к лицу Чарльза. Дьявол, Эрик всё так же красив, как и раньше, целую жизнь тому назад, разве что сеть незаметных прежде морщинок на его лице стала чуть глубже. Чарльз невольно задерживает дыхание из-за трепетной осторожности, с которой Леншерр убирает с его лба за ухо прядь отросших волос, и изо всех сил старается не измениться в лице.
У него, кажется, ни черта не выходит, и Эрик добавляет, чуть помедлив:
- Я многое понял, Чарльз. И, знаешь, я очень по тебе скучал.

Тогда Чарльз сильно, до обжигающей боли в костяшках, бьет его по лицу.

Спустя пару минут Эрик уже стоит в гостиной и зажимает салфеткой кровоточащий нос. Чарльз смотрит на него молча – злости, излитой, почти не осталось, и её сменила глухая, давящая усталость. Черт, это так просто: внушить Эрику, что тот никогда здесь не был, что не знал Чарльза, что ни в чем перед ним виноват, и пусть уходит без оглядки. И не будет уговоров, бессмысленных споров, упреков, не будет всей этой неловкости, и Чарльза не будет кидать в жар от одного только взгляда бывшего друга, которого он должен, по идее, истово ненавидеть.

Но это не выход, думает Чарльз. Не так. Не с Эриком.

Да и ненависти, если разобраться, в нем никакой нет. Есть злость и обида – в том числе на самого себя, потому что не удержал, не сумел исправить, хотя прекрасно знал, к чему всё идет, - а еще разочарование, глупое, потому что он сам прогнал Леншерра в тот день на пляже. Только едкое «если бы» всё равно вгрызается в сердце, потому что: а если бы Эрик его не послушал? Если бы остался? Если бы понял, что еще не всё потеряно, и еще можно поговорить, понять, исправить?

Теперь уже – вряд ли.
Но если бы?

Салфетка в руках Эрика окрашена алым, а сам Леншерр кажется абсолютно невозмутимым. Возможно, ожидал чего похуже. Наверное, Чарльзу в самом деле не стоило пускать его даже на порог.
Эрик Леншерр – убийца, бескомпромиссный и жестокий. Он живет и дышит войной, и Чарльзу тяжело сопоставить эту весомую, слишком яркую грань его личности с тем, как важно для Эрика оказалось его прощение.

Он упрямо смотрит куда-то мимо Леншерра и делает вид, будто всё в порядке. Ему до сих пор страшно поверить, что Магнето в самом деле вернулся. Этот страх иррационален, но избавиться от него не выходит. Выглядит это, наверное, жалко.

- Успокоился? – интересуется Эрик, удостоверившись, что размахивать кулаками Ксавье больше не намерен. – Хорошо. Теперь слушай. Я не уйду, Чарльз, даже не надейся. Можешь думать обо мне что хочешь. Можешь ругаться, кричать или снова пытаться драться – видит бог, я это заслужил, но я останусь с тобой и всё исправлю. Я помогу тебе, если ты позволишь.

Ксавье всё же переводит на него взгляд.

- О, ты мне уже помог, - смеется он. – Так помог, что вспоминать страшно. И поможешь еще больше, если снова и окончательно свалишь из моей жизни.
- Тебе нужна помощь, Чарльз. А мне нужен ты. Не отрицай, ты сам прекрасно знаешь, что я прав.
- Твои нужды меня не заботят. А мне от тебя нахрен ничего не нужно.
- Ты не справишься один.
- Так ты у нас теперь сестра милосердия? Приходишь на помощь всем страждущим или только тем, кого добить не успел? – Чарльзу кажется, что его голос вот-вот сорвется, но слова звучат, вопреки ожидаемому, глухо и тяжело, – премного благодарен, у меня есть Хэнк, и он вполне в состоянии помочь мне со всем, с чем я не справляюсь сам. Так что если у тебя в твоей гребаной сумке случайно не завалялась пара ходячих ног – проваливай отсюда прямо сейчас, или мне придется применить силу. Я, может, и калека, но вот это, - он прижимает пальцы к виску. – Всё еще при мне.
Эрик только подается вперед, чуть прогнувшись в пояснице, и легко щурится:
- Хэнка здесь нет. Я же не идиот, Чарльз. Хочешь использовать силу – давай, не тяни. Сопротивляться не стану.

Однажды Чарльз уже видел такого Эрика. В вечер их знакомства, когда он, как последний придурок, прыгнул в ледяную воду за парнем, готовым умереть ради одной только идеи отмщения. Они целовались в этой же комнате, на этом же диване. Руки Эрика были у него под футболкой, его губы покрывали лицо Чарльза поцелуями, а сам Ксавье сжимал сильное, гибкое тело в объятиях и, как сейчас, не мог поверить, что это действительно происходит.

Чарльз помнит этот вечер с удивительной четкостью, до мельчайшей детали, и в то же время так, будто это было не с ним.
Тогда всё закончилось неловко и скомкано, едва начавшись. Между ними всё могло сложиться иначе, останься он тогда, но Чарльз почему-то отказался, струсив.

Дурак, конечно. Хотя черта с два теперь разберешь, какие из ряда его решений были правильны, и какие - обернулись самой главной его ошибкой.

- Ты без шлема, - в конце концов замечает Чарльз со всем возможным безразличием.
Леншерр кивает:
- Он мне не нужен.
- В самом деле не боишься, что я залезу в твою голову? – и криво усмехается, потому что это ему, говоря по правде, нужно бояться: после убийства Шоу, этой невыносимой боли, после монеты, медленно проходящей через еще живой мозг.
- Боюсь. То есть… мне не нравится сам факт того, что ты в любой момент можешь перевернуть всё в моей голове, но я тебе доверяю. И если ты считаешь, что в моих мыслях есть что-то, что тебе следует увидеть – начинай хоть сейчас. Не смотри так, мне действительно нечего от тебя скрывать, - в интонациях Леншерра пробивается что-то судорожное, резкое, и Ксавье отстраненно этому удивляется, хотя удивительного здесь, на самом-то деле, мало. – Я в самом деле хочу всё исправить, Чарльз. Очень хочу.

Всё это смахивает на дурной сон. Один из тех, в которых взгляд у Магнето жесткий и злой, и ракеты замирают в воздухе за секунду до смерти, и Эрик не задумываясь меняет всё то, что Чарльз так хотел ему дать, что уже успел дать, на пустую возможность отмщения.

В этих снах Чарльз за разом смотрит Леншерру вслед, зная, что они наконец-то достигли точки невозврата. Но Эрик снова здесь, он точно такой же, каким был до произошедшего на пляже, и это кажется Чарльзу чудовищной, невыносимой ложью.

Будто бы точку невозврата можно было так просто стереть с уже заполненного листа.

- Почему ты никак не можешь понять, что исправлять уже нечего? Эрик – вот он еще мог всё вернуть, но моего друга Эрика Леншерра больше нет. Ты, - Чарльз борется с искушением устало прикрыть глаза. – Ты, Магнето, уничтожил его, сожрал с потрохами. Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, ни разговаривать с тобой, я не хочу тебя. Я…
- Ради всего святого, Чарльз, не истери. Я надеялся на конструктивный диалог, а ты...
- Какого хрена ты вообще на что-то надеялся? Мы общались чуть дольше недели и однажды чуть не трахнулись, а потом ты раз и навсегда похерил мою жизнь и считаешь, будто это дает тебе право на какие-то ожидания?
- Нет, если смотреть на ситуацию с такой точки зрения, - Леншерр хладнокровно пожимает плечами, - ты говоришь, что Магнето так просто взял и разрушил хорошего парня Эрика, который тебе так нравился, но ты не берешь в расчет один важный фактор. До встречи с тобой здесь, - он мимолетно касается ладонью груди прямо напротив сердца, - Был только Магнето. Ты сам видел, каким он был. Полусумасшедшим, помешанным на мести и жаждущим разрушения больше, чем мира. Это ты создал меня, Чарльз. Я не пытаюсь переложить на тебя всю ответственность и не говорю, что тебе было под силу сотворить из меня гребаного наивного миротворца, но тот Эрик Леншерр, каким я стал рядом с тобой, был гораздо лучше прежнего. Ты всегда недооценивал силу собственного влияния, друг мой. Мы могли закончить всё вместе. Этого всего могло не произойти. Мне жаль. Чарльз, слышишь, мне правда жаль. Нам с тобой просто… не хватило времени.
- Наше время уже давно вышло, Эрик, - говорит Чарльз и опять не узнает собственного голоса.
- Я добуду нам новое, - и Леншерр, будь он проклят, улыбается. Той самой улыбкой, от которой у Чарльза всегда кругом шла голова. Той, в которую он влюбился тогда, полгода назад, и которую так упорно пытался забыть. – Вот увидишь. Столько, сколько будет необходимо, и даже больше.

Он подходит совсем близко и вдруг порывисто наклоняется к лицу Ксавье. Тот задерживает дыхание и завороженно смотрит в потемневшие глаза, пока Эрик коротким поцелуем не прижимается на мгновение к его лбу. Леншерр отстраняется почти сразу и идет в сторону лестницы, и уже на середине пролёта оборачивается, чтобы добавить:
- Если понадобится моя помощь – я не собираюсь надевать шлем. Просто позови, – и уходит, не оборачиваясь, на второй этаж.

Проходит еще несколько секунд, прежде чем Чарльз может позволить себе снова начать дышать.

Глава 4.

Засыпает он только под утро. В голове упорно вертятся обрывки ночных кошмаров, кто-то кричит, Рейвен осуждающе хмурит брови, а Эрик жадно, душно смотрит из-под полуопущенных ресниц и вскидывает подбородок, подставляя шею под поцелуи.

Когда Чарльз просыпается, будильник показывает уже двенадцатый час, а в комнате стоит пряный запах какой-то выпечки. В сочетании с ароматом кофе получается весьма аппетитно. Чарльз не помнит, когда здесь пахло так в последний раз – они с Хэнком обычно обходились тостами на завтрак, - и ему не нравятся ассоциации, навеваемые таким домашним уютом, но он решает на всякий случай не делать поспешных выводов. Он и так вчера сорвался – наговорил много того, что говорить не следовало, наглядно продемонстрировал собственную слабость вне физических аспектов, хотя и тех должно было хватить с головой.

Спускаться вниз, где его наверняка ждет Эрик, не хочется. Вместо этого Чарльз уже привычным движением пересаживается в коляску и тащит за собой безвольно висящие ноги. Вчерашняя попытка принять душ закончилась почти полным провалом, но холодная вода отлично приводит Чарльза в чувство, и тот поворачивает коляску в сторону ванной комнаты.
Здравый ход мыслей ему бы сейчас точно не помешал.

Чарльз надеется на собственную врожденную ловкость, окрепшие за эти три месяца мышцы рук и совсем чуть-чуть – на удачу, потому что вчера он уже разбил в этой же ванной комнате губу, и повторять этот подвиг ему не хотелось бы. Не тогда, по крайней мере, когда в доме Эрик.
Спустя пару минут Чарльз уже сидит на полу душевой под ледяными струями. Вода стекает по лицу, не давая раскрыть глаза, и заставляет судорожно ёжиться. Когда от пронизывающего холода начинает сводить мышцы, Чарльз выключает воду и отодвигает двери в кабинку. Коляска стоит совсем рядом, и на первый взгляд дотянуться до неё нетрудно. Ксавье опирается ладонями о подлокотники и пытается подтянуть тело к сиденью.

О том, что он забыл заблокировать колеса, Чарльз вспоминает только когда коляска стремительно катится к противоположной стене и с грохотом бьется о кафельную плитку. Сам он, не удержав равновесия, падает на пол. Опять.

Дьявол.

Левая рука неестественно выворачивается и отдается при движениях резкой болью в кисти. Чарльз, не сдержавшись, позволяет себе громко и от души ругнуться. Только вывиха ему еще и не хватало. Мало того, что он лежит голый, мокрый на холодном полу, с неходячими ногами, так еще и с вывернутой рукой…

Всё катится к хренам собачьим с удивительной скоростью. Уход Хэнка, возвращение Эрика, прижатые к его лбу губы, и всё это в один день, а его собственное тело не годится даже на то, чтобы усесться в долбаное инвалидное кресло.

Он не привык быть слабым, и когда слабость в определенной степени неизбежна, её демонстрация кажется в высшей степени неприятной.
Особенно – тому, кто сделал тебя таким.

Чарльз утыкается лицом в сгиб локтя и глухо, ощущая надвигающуюся истерику, хохочет. Он не перестает смеяться даже когда дверь в ванную распахивается, а сильные руки подхватывают его под мышки и помогают сесть в коляску. Чарльзу холодно, с волос течет, еще вчера разбитая губа саднит, а собственное тело неожиданно кажется ему еще более неловким, отощавшим и непривлекательным, чем обычно.
Чарльз поднимает взгляд на Леншерра, и начинающаяся истерика стихает как-то сама собой.

Эрик срывает халат с настенного крючка и передает Чарльзу в руки, с неожиданной тактичностью отворачиваясь к двери. Ксавье неловко, морщась от боли в запястье, накидывает халат на плечи и кое-как перевязывает на талии. Из-за сидячего положения выходит неудобно, но так лучше, чем сидеть перед Эриком голым – тем более что выражение лица Леншерра кажется очень неоднозначным. Усталым, обеспокоенным, но откровенно злым.

Такого Эрика злить не хочется, и Чарльз неожиданно думает, что дело вовсе не в инстинкте самосохранения.

- Ты идиот, - с ласковой угрозой в голосе говорит Эрик, опускаясь рядом с ним на колени. Его переносица еще чуть припухшая после вчерашнего удара, и это почти заставляет Чарльза испытать легкий укол вины.

Почти.

- Покажи руку, - просит Леншерр, и Чарльз, прикусив губу, протягивает ему ладонь.
Запястье уже начинает опухать, и Ксавье готовится почувствовать боль от прикосновений Эрика, но тот берет его руку на удивление бережно, не причиняя дискомфорта. У Леншерра прохладные пальцы, и их прикосновения к покрасневшей коже успокаивают, дают небольшую передышку.
- Это не вывих, - резюмирует, наконец, Эрик. – Просто растяжение. Плохо, конечно, но поправимо. Где у тебя аптечка?
- В шкафу, в верхнем ящике. Эрик, не нужно, я сам.
- Что – ты сам? – Леншерр смотрит на него, нахмурившись, и под этим взглядом Чарльз чувствует себя слишком глупо и слишком открыто. – Что – ты сам, я тебя спрашиваю? Хватит с тебя, и так уже чуть не убился.

Он уходит в комнату и вскоре возвращается оттуда с медицинскими бинтами в руках. Снова опускается на колени и медленно, со всей осторожностью начинает перевязывать больное запястье.
Перевязка длится долго. Эрик тщательно проверяет каждый оборот, следит, чтобы фиксация была надежной. Чарльз, в свою очередь, не знает куда смотреть, чтобы в очередной раз не встретиться с ним взглядом.

Он не знает, куда исчезла вся вчерашняя злость. Но в то же время ему кажется неправильным, что так и тянет вернуть всё на круги своя – но Эрик здесь, в самом деле заботится о нем, готовит завтраки, пытается всё исправить, и Чарльзу уже не хватает сил злиться.

Он хочет – правда, очень хочет простить. Но вместе с тем боится обжечься снова, и разве это не логично после всего, что с ними было?

Леншерр же его уверток не замечает или просто делает вид, будто всё в порядке. И когда прячет край бинта за перевязь, его ладони опускаются на колени Чарльза и задерживаются там определенно дольше необходимого.
- Завтрак уже давным-давно остыл, - замечает Эрик как бы между прочим. – Ты давно взял за привычку спать до обеда?

Чарльз в ответ слабо улыбается ему и почему-то забывает спрятать улыбку.

***

Проходит всего пять дней, но Чарльз почти успевает забыть, каково это – жить вдали от Эрика Леншерра.

Магнето, надо отдать ему должное, не переступает границ, незримо очерченных Чарльзом, хотя они и не обсуждают рамок дозволенного. Это как условная полоса между ними – с одной стороны прошлое и близкое, хотя прикасаться к нему нельзя. С другой – отвлеченные беседы о вещах, совсем не занимающих их интерес, но помогающие вернуть всё в норму. Настолько, по крайней мере, насколько это вообще возможно. Там - попытки вести себя отстраненно и сдержанно. Эрик помогает Чарльзу менять одежду, но всегда отводит взгляд, если видит, что Чарльз смущен. Он заставляет Чарльза тренировать руки, но оставляет его одного во время занятий. Он больше не смущает старого друга своим присутствием в ванной комнате и создает металлическую конструкцию, позволяющую плотно зафиксировать кресло впритык к двери душевой кабины.

По настоянию Эрика они каждый день выходят на улицу, и когда Магнето ощутимо встряхивает машину хамоватого водителя, не уступившего им дорогу под специальным знаком, Чарльз не может сдержать улыбку.

***

Когда Чарльзу снова снится кошмар, он вскрикивает во сне, и вскоре просыпается от ощущения сильных рук, обнимающих его за плечи. Он утыкается, пряча увлажнившиеся ресницы, в чужой изгиб между плечом и шеей, вдыхает такой знакомый запах и обнимает Магнето в ответ – совсем ненадолго, и быстро разжимает объятия, но Эрик продолжает сидеть у его постели, пока Чарльз, наконец, не проваливается в сон.
Они не говорят об этом, но на следующую ночь Эрик ложится спать в раздвижное кресло в его собственной спальне. Леншерр отворачивается лицом к стене, и Чарльз впервые за много, действительно много недель засыпает спокойно и крепко.

***

Когда Чарльз говорит, что однажды он, быть может, снова заставит Церебро работать, снова открыть школу, на этот раз большую, по-настоящему, Эрик ненавязчиво замечает, что мог бы преподавать юным мутантам иностранные языки. Ксавье очень хочется спросить или хотя бы подглядеть в его мыслях, значит ли это, что Леншерр решил остаться здесь навсегда, но этот вопрос уже за их рамками дозволенного, и он так и не может решиться.

Сам он знает в глубине души, что простил и даже, возможно, понял, но прощение оказывается куда проще принятия.

Ему бы хотелось, чтобы между ними всё было проще, вот только желание упростить ситуацию в прошлый раз обернулось для него полным крахом всего, землетрясением в девять баллов как минимум.

Эрик в свою очередь не спрашивает, что думает Чарльз по поводу этой фразы, и они к ней больше не возвращаются.

***

В первый день Эрик неумело, но очень старательно готовит им ужин, а когда оказывается, что есть эти подгорелые и слипшиеся в невнятный ком овощи невозможно, заказывает на дом пиццу.
- Я редко готовил дома, - смущенно говорит он, расплатившись с курьером, и это выглядит так непривычно и странно, что сердце Чарльза скручивает от невольного приступа сочувствия – он вспоминает, как делил с другом его боль на двоих, вспоминает всё, что видел в прошлом Магнето.
У Эрика не было своего дома с раннего детства, что уж там говорить о семейных ужинах и опыте в подобных вещах.
- Булочки с утра всё равно были отличные, - подбадривает его Чарльз и сам удивляется своей отходчивости.

***

- Я знаю, что пуля в моей спине была лишь случайностью, - говорит Ксавье на третий день во время партии в шахматы. Эрик вскидывает на него изумленный взгляд и стискивает зубы, а фигуры с железной окантовкой расшвыривает в разные стороны. Чарльз смотрит на него открыто и прямо, пока тот не отводит взгляд, чтобы вернуть партию к первоначальному виду.
- Это меняет не всё, Эрик, - добавляет Ксавье, потому что не уверен, понял ли его Магнето в той степени, в которой это было необходимо. А тот, уже снова приняв сдержанный вид, отвечает:
- Но меняет многое.

И профессор с ним абсолютно согласен.

***

- Расскажи мне о Рейвен, - требует Чарльз за завтраком.
Здесь, на собственной кухне, тщательно укутанный в халат и спрятавший бледные, похудевшие ноги под теплый плед, он снова ощущает себя в своей тарелке. Как будто у них с Эриком идет борьба за доминирующую позицию в разговорах, и только сейчас ему удается перехватить инициативу.

Эрик смотрит на него с прохладным недовольством, но после очередного глотка кофе всё же расщедривается на ответ:
- Она жива и здорова, можешь не беспокоиться.
- Подробнее, Эрик, будь добр. Где она? Почему не пришла с тобой? Что с ней было за эти три месяца?
- Ну, Рейвен, - Леншерр откидывается на спинку кресла и смотрит на Чарльза ничего не выражающим взглядом. – Рейвен сильно изменилась, друг мой. Самое удивительное, что мне почти не пришлось прикладывать к этому руку.
- Она… уже убивала? – задает Чарльз вопрос, интересующий его, пожалуй, больше всего остального. На самом деле ему не хочется знать ответа, потому что он уже знает его в глубине души, но что с того?
- Да, - спокойно говорит Эрик. – Убивала. И убьёт еще.
- И ты здесь, конечно же, не при чем.
- Ну почему же, - Эрик пожимает плечами и тянется за очередным тостом. – Я не собираюсь утверждать, что совсем не принимал в этом участие. Но убийство было её личным выбором. Никакого принуждения, никаких попыток контроля. Если так хочешь знать – этот человек заслуживал смерти. Даже, быть может, по твоим идеалистичным меркам.

Чарльз не отвечает и только хмуро глядит на чашку в руках Леншерра. Золотистый узор с толстой царапиной, обнажающей белый фарфор под краской. Любимая чашка Рейвен.

Маленькая девочка с удивительной синей кожей доверчиво улыбается и встряхивает медными волосами. На этой же кухне, так много лет назад. Теперь эта девочка – убийца, он сам искалечен, а мутант, приведший их к этому, сидит напротив и пьет кофе с таким невозмутимым видом, будто всё идет правильно, как и было необходимо.

Что самое страшное – при всём понимании того, что Магнето является по сути своей антагонистом его истории, Чарльз не может избавиться от страха, что тот испарится, опять исчезнет, оставит его одного. Чарльз не хочет терять Эрика снова и уже способен признаться в этом себе самому.

Рейвен он уже потерял – с него хватит.

- Почему она не пришла с тобой?
Его голос предательски вздрагивает, но Эрик – просто невиданный образец тактичности, - в очередной раз притворяется, что не расслышал ничего лишнего. Он продолжает крутить чашку Рейвен в пальцах и на Чарльза уже не смотрит.
- Мы с ней… разошлись, вообще-то. У нас была пара весьма неприятных сцен, и я сказал ей убираться к дьяволу, так что вряд ли она объявится, пока я здесь. Да и без меня тоже, сам знаешь.
- Что еще за неприятные сцены? Вы с ней ведь… - Чарльз морщится, невольно представив Рейвен и Эрика вместе. Уже один тот факт, что она предпочла уйти с Магнето, причиняет боль, но знать, что твоя сестра трахалась с чертовым психопатом, в которого ты, как последний идиот, влюблен… паршиво, это точно.

Хотя и Эрик-то на психопата не тянет. Особенно сейчас, когда так задумчиво размазывает джем по пригоревшему тосту и избегает встречаться с Ксавье взглядом.
Зато сам Чарльз на идиота – вполне.

- Я предпочел бы не говорить об этом, - мягко прерывает его Леншерр. – У тебя была возможность просмотреть нужную информацию в моей голове, теперь же это как минимум неуместно. И я рассказал о Рейвен всё, что тебе следует знать. Просто поверь мне, хорошо?
- А я могу тебе верить?

Чарльз с удовольствием замечает отблеск прежней, такой знакомой улыбки на лице старого друга.

Но улыбка быстро исчезает, и Эрик смотрит ему в глаза, и говорит очень тихо и четко:
- А вот это, друг мой, - он протягивает руку и на мгновение сжимает пальцы Чарльза в своих. – Решай сам.

Продолжение в комментариях.

@темы: всегеи, тварьчество, Эрик, что ты делаешь?, плохо, плохо быть задротом, о добром, мудром и вечном